Небо звездное, метель августа…

Ю.Шевчук, «Новое сердце»

Выйдя на перрон, Егор взглянул на часы. Было полдевятого, а до нужной электрички оставался час. Народу на перроне толпилось много, на ту же электричку, но в другую сторону. Все больше дачники, с рюкзаками, ведрами и прочими емкостями.

«В нашу сторону будет не меньше, – хмуро подумал Егор. – Втиснуться бы...» Но Андрей, его спутник, то ли прочитав его мысли по кислой мине, а вероятнее всего, сам думая о том же, беззаботно махнул рукой:

– Втиснемся, не впервой. И контролер не увидит...

Но осторожный от природы Егор купил билет.

– Извиняюсь, – их обогнала высокая темноволосая девушка, в серой ветровке и черных брючках, слишком туго обтягивавших полные ноги.

Внезапно обернувшись, пристально и с каким-то недоумением уставилась на Егора, а тот, смутившись, отвел взгляд. «Какие странные глаза», – подумал он. И ошибся. Странными были не глаза – обычные карие глаза, слишком жирно подведенные дешевым косметическим карандашом. Странным был взгляд, печальный и тяжелый.

Взглянув на Андрея, она чуть презрительно улыбнулась:

– Привет. Тоже на «Бабье лето»?

– Конечно, – отвечал Андрей. – А кто-нибудь из наших уже пришел?

– Из наших? Только мы вчетвером: Джокер, Настя, Алиса и я. Мы все у меня ночевали. А тебя как зовут? – внезапно резко обратилась к Егору, будто только что его увидела.

– Я Егор. Пятый курс информатики.

– Очень приятно. Маргарита. Можно Рита, можно Марго. На Гретхен не откликаюсь, потому что… неважно, в общем. Институт культуры, вокальное отделение.

Алиса, Джокер и Настя сидели на большой куче поклажи, из-под которой живописно торчал гриф гитары. По счастью, в чехле.

– Вот и я, – объявила Маргарита, вытаскивая из бэга большую двухлитровую бутылку «Спрайта». – Имидж – ничто, жажда – все.

Егор с любопытством разглядывал компанию. Алиса была высокая и худощавая, на вид ангел, мечта прерафаэлита, только голос подкачал – громкий и сильно прокуренный. Настя – тоже очень хорошенькая – миниатюрная голубоглазая блондиночка, чистенькая и наивная – и говорила все время восторженным тоном. Это Егору не понравилось. Завершал картину Джокер, длинный и тощий, с засаленным хайром, кое-как подхваченным грязноватой тесемкой. Настоящего его имени никто не знал.

Егор молча наблюдал. Но привлекала его внимание по-настоящему одна Маргарита. Она держалась со своими спутниками несколько покровительственно, но Егор понял, что к нему это не относится. Энди, очевидно, недолюбливавший эту тусовку, скоро ушел встречать остальных. Все вздохнули с облегчением, ибо и они его не любили, и развеселились еще больше. Кто-то выдал идею побренчать на гитаре и попеть, и вот гитара была торжественно извлечена из-под кучи рюкзаков, которые в свою очередь находились под седалищным местом у Джокера.

Играть умели двое – Маргарита и Джокер, сразу не замедлившие поспорить, кому же первым брать гитару. Сошлись на том, что сначала Ритка, а потом уж как получится.

– Эх... Юрика на вас нет, – проворчала Марго. – Юрик – автор песни, которую я петь сейчас намылилась, – пояснила она Егору. – Хорошая песня, тебе понравится.

Маргарита одна, казалось, помнила о его присутствии и старалась пояснять непонятные моменты, иногда даже чересчур подробно и методично. Сыграв вступительные аккорды, Марго внезапно закашлялась – чересчур внезапно, будто специально, чтобы не петь. И правда, она тут же отложила гитару и внезапно охрипшим голосом объявила:

– Голос сел, петь не буду.

Егор не понял, что случилось, и на всякий случай оглянулся. К ним подваливала большая компания, судя по оборванному неформальному виду, свои. Впереди гордо шествовал невысокий, худенький молодой человек с длинными черными волосами, в драных джинсах, со множеством бисерных браслетов-фенечек на руках, на личико довольно-таки невзрачный.

– Юрик... – как-то жалобно прошелестела Маргарита.

В присутствии Юрика она явно нервничала. Юрик же ее как будто не заметил, да она, похоже, этого и не хотела. Егор тоже счел за благо вести себя тихо, больше смотреть и слушать, чем говорить и делать. Подумал мимоходом про Маргариту: «Странная реакция...» А вслух спросил:

– В чем дело-то?

Маргарита удивленно и даже встревоженно покосилась на Егора.

– Да я не знала, что он здесь. А он, оказывается, у Витька вписывается уже дня три. Вот я и удивилась, – как-то слишком уверенно и фальшиво отозвалась она.

– А раньше не вписывался?

– Да не знаю... вроде вписывался, – пробормотала потерявшая весь задор Маргарита. – Да ладно, все в порядке! – в конце концов, после минуты недоуменного молчания с натянутой беззаботностью отреагировала она.

Под маской этой беззаботности скрывалось что-то злое и жалкое. Впрочем, это проскользнуло мимолетно, никто ничего не заметил, Маргарита продолжала молчаливо и слегка высокомерно наблюдать за компанией.

А компания шутила, смеялась, слова были не важны, и значили они не то, что значат в словаре, а может, и вообще ничего не значили, но вырывались наружу случайно, как знак каких-то непонятных Егору скреп и связей. Наверное, подумал он, они могли бы общаться и вовсе без слов.

В электричку втиснулись, как и ожидалось, с треском, но присутствия духа не потеряли. Маргарита и Егор оказались рядом – в тамбуре, где воняло «беломором» и какой-то пьяный мужик едва удерживался за поручень. Теперь Маргарита почти не обращала внимания на Егора. Ее губы с полустершейся ярко-красной помадой шевелились, будто она читала про себя стихи или молитву. Наконец, подняла на него свои печальные, налитые тяжестью глаза:

– Что ты думаешь о Юрике? – спросила горьким и издевательским тоном, как будто издеваясь сама над собой.

– Ничего особенного. А что я должен был подумать?

Она как будто ожидала такого ответа.

– Это зря, что ничего особенного. Он особенный – мудрый. Не по-цивильному умный, а именно мудрый. «Пока не умалитесь и не будете как дети»… вот он такой и есть. Посмотрят на него и скажут: «Дурак, неуч, алкаш, бабник», а ведь он мудрее и чище нас всех. Потому что он любит. А во мне любви нет. «Медь звенящая, цимбал бряцающий!» – завершила она нервно, истово и иронично.

– Ну и разговоры у вас тут, – пробормотал Егор.

– Это не «у нас тут разговоры», это мое персональное, – натужно расхохоталась, блестя на него глазами. – Пробило меня сегодня. Скажи: «Ритка, заткнись!» – я и заткнусь. Правда что, тебе-то зачем быть в курсе моих проблем?

– Как хочешь.

Не лучшее зрелище – душевный стриптиз. И ладно бы нечто сродни стриптизу парижскому – так нет же, наше родное и кондовое, вроде белых цветастых трусов.

– Ладно, не буду. Извини, – упавшим голосом прошептала и снова уставилась в мутное окно.

Помолчав, спросила осипшим, как после слез, голосом, обыденно, скучновато и чуть сварливо:

– Палатка-то есть?

– Мы с Энди в одной палатке.

– А! – презрительно усмехнулась. – Так и будешь всю ночь у костра торчать, пока Энди с очередной…

– Ты думаешь, он меня так кинет?

– Как миленький. На рок-фестивале в прошлом году было дело – пустил меня по доброте душевной, понимаешь ли… Одну ночь сам пристать собирался и получил по зубам, на другую приволок какую-то малолетку, так я и сидела у костра всю ночь. А сейчас у меня палатка своя, можешь присоединяться. Думала пустить туда Юрика, но раз уж он нынче с Витьком и прочими, то пусть с ними и ночует. Только ты не вздумай приставать.

– Не буду, успокойся.

Когда вывалились из электрички, обнаружилось, что пошел дождь. Он был мелкий, серый и острый, неприятно покалывал и холодил кожу. Пейзаж в дальтонических оттенках навевал тоску. Деревянные домики, сбившиеся в кучку около станции, казались разбухшими от дождя и нежилыми. С одной стороны, сколько видит глаз, тянулись серо-желтые поля. С другой – осинник с блекло-зеленой буро желтеющей листвой.

Решили переждать дождь под облезшим навесом станции – когда-то неуместно красным, а теперь потускневшим и тусклостью своей гармонировавшим с остальным блеклым пейзажем.

Маргарита все так же держалась подальше от Юрика. Егор не отходил от Маргариты. Смутился и, в сущности, обрадовался, когда она незаметно, но решительно взяла его за руку и прислонилась к его плечу. Предпочел не замечать, что при этом ее глаза вызывающе сверкнули, а губы нехорошо скривились. Постарался отогнать неприятное впечатление.

Говорили о чем-то незначительном, понимая друг друга с полуслова. Он все боялся, что речь опять пойдет о Юрике – догадывался, что дело все именно в нем. Более того, был почти уверен. Но надеялся, что обида на Юрика окажется сильнее всего остального. Но она заговорила опять о том же.

– Ты не понимаешь, отчего я так на Юрика обозлилась, что он у Витька? А потому, что они там все уроды. Одна на всех мысль с утра до вечера – напиться. Может, у них там не только косяки и колеса! А уж каких девочек к себе водят… Хорошо, если они не все там триппером болеют, а хотя бы через одну! И Юрик на них ведется, как маленький – он же ничего в реальной жизни не понимает. Он их любит – какие бы они ни были, он всех просто любит.

– А тебя? – неожиданно сам для себя резко спросил Егор.

– А вот это уже не твое дело. Он каждого насквозь видит, и меня тоже – какая я пустая и холодная внутри.

– Каждого насквозь видит – а на кого попало ведется? По-моему, ты прибедняешься. Просто ты для него слишком хороша, и он тоже это понимает.

– Перестань… – почти прошипела Рита. – Чем я хороша? Он никогда не учился музыке и даже, кажется, школу не окончил – а ему и не надо, он чувствует сердцем. Как я к экзамену по композиции из себя что-то там вымучивала! Ничего, пятерку получила, только мне потом было мерзко на душе от собственной бездарности. Никогда двух строк не срифмовала. Зато устроена по жизни – лучше некуда. Благодаря каменной, извини, заднице. Меня в театр оперетты берут, пока в хор. Это, конечно, интересно, что душой кривить, но... оперетка же. А у него ничего нет, никакого якоря в реальном мире, да он и не хочет этого. Живет только творчеством, он не будет, как я, размениваться на мелочи… Это человек не от мира сего. Но слабый. А главное, я ему чужая. А они свои.

– А тебе хочется наоборот?

– Хочется. Не для себя, а для него – такие тусовки уродуют человека.

– Хм… А общество серьезных людей – вроде тебя – надо думать, поднимает превыше звезд?

– Это действительно смешно.

– Прости, я не хотел…

– Проехали.

Дождь кончился. Толпа неспешно потянулась через блекло-зеленый осинник. Егор почти потерял из виду Маргариту, а потом увидел снова – оживленно беседующей с Юриком. Ему захотелось материться. Любопытство, однако, пересилило, и он подошел ближе.

– Лазерный диск – без проблем, компьютер у меня их читает, хотя и виснет. Это кассету напряжно, магнитофон сломался, – оживленно и торопливо говорила Маргарита. – А ты что-нибудь привез?

– Да все то, что ты просила.

– Уаааааау! – завопила Маргарита на весь лес. На нее оглянулись. – Егор, слышишь? После фестиваля пойдем ко мне диски слушать. Юрик, прости меня, я думала, ты забудешь! Егор, Егор! Хочешь с нами?

– С тобой одной было бы лучше.

– Ну, это уж чересчур... Но все равно пойдем. Главное, перед отъездом меня разыщи и напомни, где бы я ни была и какая бы я ни была – даже если совсем никакая! Или тебе совсем не хочется? – Маргарита умоляюще посмотрела на него.

– Да ладно, с тобой я хоть в гей-клуб пойду, – отшутился Егор.

Идти оказалось недалеко. Поставили палатки, причем Алиса с Витьком поругались из-за места – Витек хотел поближе к главной эстраде, а Алиса отчего-то настаивала на противоположном, самом далеком от сцены конце лагеря, возле милицейского кордона. (Наконец-то Егор поближе рассмотрел этого Витька… оказался самый обычный, несколько потрепанного вида неформал в неопределенного цвета футболке с мордой черного пуделя.) Алиса переспорила.

Юрик все крутился вокруг Маргариты, и Егор не слишком удивился, когда Маргарита, опуская глаза и запинаясь, попросила его идти ночевать обратно к Энди. Не удивился, но слегка разозлился. Как это все мерзко… Потом успокоился, решив, что виноват сам: Ритка его видит первый раз в жизни и не имеет по отношению к нему никаких обязательств, а что он понапридумывал – это его личные проблемы.

Как провел день, в памяти не отложилось. Помнил, что ходил где-то с Энди, потом один – когда Энди, как и предрекала Маргарита, подцепил какую-то малолетку – к кому-то подсаживался, пытался заговорить и попадал впросак, потому что ничего не понимал в разговорах, будучи далек от неформальских дел (поездки, фестивали, пьянки, концерты и альбомы любимых групп, снова поездки, снова пьянки, снова концерты и опять пьянки), ни с кем не был знаком и ни в одном их мероприятии не участвовал… скучал, клял про себя свое дурацкое любопытство, которое понесло его на этот дурацкий фестиваль.

Поздно вечером было открытие. Народу собралось много, в большинстве своем поддатые. Песни с эстрады неслись дурацкие: нарочито простецкие или наоборот, псевдоумные слова (как вам такой образ – «водопроводная река»?), надоевшие интонации городского романса или нарочитое отсутствие сколь-нибудь внятной мелодии, и не спасала даже неожиданно неплохая гитарная техника.

Волею судьбы рядом с Егором оказалась Алиса, уже хорошо подвыпившая. Взгляд ее, впрочем, был абсолютно трезвый и какой-то невинно-злой. Со свойственной ей детской непосредственностью, пикантно контрастировавшей с хриплым пьяным голосом и неумением выбирать выражения, высказала просвещенное мнение о концерте.

– И вообще, не умеешь стихи писать – не лезь петь их со сцены, – присовокупила она. – Ну какая же падла рифмует «тебе» – «не верь»? Я бы такое говно даже на ЛИТО постыдилась показать, а они – во всеуслышание. И это – лучшие! Заслуженные! А что на конкурсном будет? Полнейший отстой!

– Критикуешь… – хмыкнул Егор, злой на весь мир вообще, а на данную самоуверенную распущенную деваху в частности. – Самой слабо? Выйти да песенку спеть, например. Наверняка бы первое место.

– На слабо бери гопников в подъезде, – отрезала Алиса. – А песню на мои стихи Ритка будет петь. И дальше отборочного все равно не пойдет – такие песни здесь не в чести, да и классическое меццо-сопрано как-то тоже. Придурки!

– Ну-ну, – только и сказал Егор.

– Ладно тебе. Я что-то не в своей тарелке… как и ты, кстати. Очень тебе советую – не втягивайся.

– А подробнее? – с неожиданным даже для себя любопытством переспросил Егор.

– А подробнее… Тебя притащили в компанию, да только во все здешние заморочки не посвятили. У Риты с Юриком роман длится уже четвертый год с перерывами, потому что Рита никак не решится, кем ей быть для Юрика – восторженной поклонницей или просвещенной наставницей. Она умудряется делать это одновременно, а это похоже на поведение честолюбивой мамочки гениального сынка и достает смертельно. И, к тому же, у них разные взгляды на нравственность: Юрик может переспать с кем угодно, даже с глупой малолеткой, которую и видит-то в первый раз, у него есть на это какие-то возвышенные мотивы... которым никто, кроме Ритки, не верит. Но и это его не спасет: у нее на сей счет правила строгие, она от этого сатанеет. И вот ты с первого же дня влип. Ритка с тобой не будет, это гарантировано, но попомни мое слово, она к тебе еще подъедет, и насколько это у вас затянется, я не знаю.

– Да я это… – несколько смутился Егор, – и не думал как-то. Что уж, как увидел, так сразу в койку?

– Еще потусуешься – так ли будешь рассуждать? – хмыкнула Алиса. – Таких моральных, как ты, тусовка за год перевоспитывает.

– А Марго?

– А она гордая, ей нужно быть не как все. Всех презирать, а потом играть в раскаяние перед первым встречным. Красиво же выходит!

– Я заметил, – бесцветно ответил Егор. Ему захотелось напиться до бесчувствия.

– Вот только ты не переживай. Перемелется – мука будет…

Она еще что-то бормотала, но Егору резко захотелось спать, и он задремал, а когда проснулся, Алисы уже не было. Послушав еще минут пятнадцать и окончательно свернув челюсть от зевоты, решил идти в лагерь. Плохо видя в темноте, кое-как нашел нужный костер...

…И застал там еще больший бардак, чем у сцены.

В дымину пьяные Энди с Джокером пытались удержать не менее пьяных и, вдобавок, голых Витька с Юриком, а те оглушительно матерились. Настя визжала, Алиса истерично хохотала, Марго застыла, как статуя, а глаза ее были пусты и бессмысленны.

– Держи их, держи! – вопил еще кто-то из темноты.

– Костик пошел охрану искать – авось да успеют …

– В чем дело? – спросил Егор.

– В чем? – зло переспросила Алиса. – Вот и последний акт. Знаешь, какие слова только что произнес Юрий Фаустов, а? «Остановись, мгновение, ты прекрасно!» Знаешь, что будет после? Вот я тоже знаю. Но у нашего Фауста нет Гретхен. Нет той Ewig Weibliche, что zieht uns heran!

– А… Ритка? – невольно вырвалось у Егора.

– Она-то? Ха. Она не делала абортов и всегда была примерной дочкой, не ширялась и не ходила по рукам и поэтому считает себя праведницей, способной хотя бы Господу Богу в очи взглянуть без страха. Впрочем, даже будь она грешна во всем этом, она и тогда считала б себя праведницей – ведь есть и грешнее ее. Знал бы ты, сколько порока может уместиться в душе прежде, чем он отразится в глазах!

Разговор был бредовый, но Егора втягивало в него помимо воли. Из глубин души поднимался страх – сродни животному, но еще хуже, еще темнее, еще иррациональнее. Ах, как это неосторожно – отодвигать спасительную завесу, отделяющую благословенную реальность от высот и бездн. Она опять будто прочитала его мысли:

– А привыкни, что я тебе за Вергилия. Без Беатриче как-нибудь обойдешься…

– Вергилий?..

– Он показывал Данте ад… Ты забыл?

– А… А почему они голые? – кивнул он в сторону Витька с Юриком.

– Купаться хотят…

– Они что, очумели?

– Именно. А ты знаешь, что сразу же у берега вода скрывает человека с головой?

– Ничего ж себе…

Разумом Егор понимал, что должен пересилить себя, но не мог сдвинуться с места. Тело было парализовано ужасом перед этой величественной в своей бессмысленности картиной. Мысленно он уже похоронил обоих ее участников.

Первым вырвался Юрик и с торжествующим воплем кинулся к обрыву, который был прямо за палатками.

– Юри-и-и-к! – это был вопль Маргариты, даже не крик, а визг на грани ультразвука.

Егора как будто кто-то толкнул в грудь, он пошатнулся, но устоял на ногах и тут же со всей мочи ринулся через лес. Он не знал, куда бежит, не разбирал тропы, но лес, казалось, расступался перед ним, и он даже не оцарапался. Выбежав на открытое место, Егор остановился и оглянулся по сторонам. Здесь уже не было палаток, и даже никаких звуков не доносилось… будто и не было вообще никакого фестиваля. Егор остался один во всей Вселенной.

Ветер, неожиданно для сибирского конца августа теплый и влажный, слегка растрепал волосы, и молодой человек почувствовал необъяснимый, совершенно кощунственный в сложившейся ситуации покой. Он хотел ужасаться или возмущаться, но не мог – нельзя же ужасаться тому, что произошло понарошку, в сказке, пусть даже очень страшной.

Он не отрывал удивленных глаз от прояснившегося к ночи неба. Шел метеоритный дождь, и Егору казалось, что метель вот-вот засыплет его с головой. Он не помнил, сколько времени стоял так.

Молодой человек очнулся, услышав шум поезда. Как же он не разглядел железнодорожную насыпь и домики, сгрудившиеся возле станции? Кстати, он был прав днем, когда не мог представить эти хибарки жилыми – ни один фонарь не горел, людям просто нечего было здесь делать.

Ночная электричка (почти уже утренняя, ибо на своих часах с подсветкой Егор углядел полчетвертого) остановилась, и Егор понял, что должен сесть в нее, благо, деньги и документы были при нем. Дорогу до дома он не помнил.

Эпилог

…Егор проснулся около двенадцати часов дня от телефонного звонка. Встревоженным голосом спросили Ирину Петровну.

– Мама на участке, – хрипло ответил Егор. У него болела голова и страшно хотелось пить.

– А это ты, Егор? Это тетя Аня. Так ты не поехал на этот проклятущий фестиваль?

– А что?

– Ты не слышал по радио? Террористы взорвали бомбу во время концерта… Потом начался пожар и еще человек пятьдесят подавили в толчее.

Ну что ж, отрешенно подумал Егор, за такой трагедией не будет заметно простенького несчастного случая – двух утонувших по пьяни купальщиков... впрочем, они могли и выплыть, таким ничего не бывает, пьяному, говорят, море по колено. Но, как и вчера, он не почувствовал ничего – ни ужаса, ни любопытства, хотя знал, что его не было среди убитых только по чистой случайности.

– А в каком часу это произошло? Не знаете?

– Около трех утра.

В это время он был уже на станции и ничего не слышал. Но… (мысль отрезвила его и вывела из полузабытья) как там остальные? Где они-то были во время взрыва?

– А где взорвали-то? Около сцены, да?

Да, если бы поставили лагерь, где настаивал Витек, то всем бы уже быть на том свете, а так пожар и толчея могли и не добраться до той дыры, куда завела их Алиса. Так что еще оставалась надежда… для тех, кто не был в это время на концерте.

Повесив трубку, Егор опять вырубился. На сей раз – до вечера.

И проснулся опять от телефонного звонка. Голос был до ужаса знакомый (Егор спросонья не узнал) и спрашивал Ирину Петровну. Между этим голосом и именем Ирины Петровны был некий диссонанс… как будто были они, так сказать, не из одной оперы. Потому Егор раздраженно отвечал:

– Мама на даче, что ей передать?

– А… Егор, это ты? Как ты оказался дома? – узнали на том конце провода. – Это Маргарита. Я думала, ты был там… ну… у сцены... во время взрыва. Ты же ходил слушать начало концерта. Никто из наших не ходил, кроме тебя и Алисы. Ее тоже нигде нет, но ты вот на электричку пошел, а она...

– Как? Но ведь я же вернулся в лагерь, и она там была. Там все, кого я знаю, были на месте. Только Витек с Юриком…

– Ай, да что бы им сделалось? Напугали всех только.

– Да там же у самого берега скрывает с головой...

– Это тебе Алиса, что ли, рассказала? Верь ей больше, психопатке! – Маргарита завсхлипывала. – Вылезли, вытерлись и снова ушли куда-то. И Алиса с ними. Потом час спустя – идет, ведет Юрика. Укуренного в хламину, чтоб ему сдохнуть! Витек заявился утром, когда суета закончилась – свеженький, будто даже выспался. Где ему удалось… А Алису мы так и не нашли, – Маргарита разревелась в полную мощь.

– А остальные? Как вы оттуда выехали?

– Как-как, на электричке. Еле упросили ментов нас хотя бы до утра не разгонять! Джокер с Юриком сейчас у меня сидят. Настю мама забрала и сказала, что в жизни ее не пустит ни на какой фестиваль. Господи, да кто куда поедет после такого?!!

Егор замолчал, не зная, что ответить, и в молчании услышал песню, звучавшую из колонок на другом конце телефонного провода:

Небо звездное, руки августа,
На дороге машин канителица,
Что пожнем, когда пыль рассеется?
Ночь красна, как чернила Фауста.

Это история молодой девушки Пиглетты и её друга детства. Она работает следователем в провинциальном городке, а он помогает ей. Их главная цель – раскрыть смерти родителей девушки и найти её младшего брата. Они расследуют это загадочное преступление уже более пяти лет. Но у них до сих пор нет практически никаких зацепок. Но Пиглетта не унывает и рвётся вперёд.
Рано утром звонит телефон. Это начальник Пиглетты. Он зол. Пиглетта снова проспала и теперь опаздывает. С криками «Я опаздываю!», она вылетает из дома. В участке её уже ждёт Рей, друг детства. Она поприветствовала его сильным пинком и спросила, почему он её не разбудил. Рей только улыбнулся в ответ. Всё ещё раздражённый начальник выдал им задание и удалился.
Дело пустяковое, всего лишь мелкий воришка, обчистивший детский дом. Там друзья встречают девочку Марию, потерявшую своих родителей на войне. Пиглетта вспоминает прошлое: как она потеряла свою семью, как провела полгода в детдоме, как училась, и как Рей поддерживал её в трудное время. Они решают забрать Марию к себе и получают разрешение. А Мария берёт пример с Пиглетты: становится более активной, чаще улыбается. Она решает помогать ей и Рею в поисках правды.
На пути Пиглетты встречаются и загадочные преступления. Тогда на помощь приходит Рей. Ведь он не человек, а демон, обязанный жизнью девушке. Именно необычные преступления дают подсказки в расследовании их самого главного дела. Так, разгадывая череду загадочных смертей, таинственных похищений, необычных писем и многих других странных вещей, они узнают, что за всем стоит Мортимер. Мортимер – злобный демон, который поднял восстание в Аду и уничтожил царивший там порядок. Теперь он хочет низвергнуть небеса, но для этого ему надо сначала покончить с человечеством. Также Мортимер – заклятый друг Рея.
Пиглетта и Рей понимают, что близки к разгадке, и решают отправиться в обитель Мортимер, чтобы выяснить, зачем ему брат Пиглетты. Придя в логово, они узнают, что брат – это ключ на небеса. Они пытаются спасти его, но терпят поражение.
По возвращении Пиглетта создаёт отряд для борьбы с Мортимером. На сбор команды у неё ушло много сил и времени. После встречи с Мортимером в отсутствии Пиглетты Рей уходит в себя. Он вспоминает, как помогал Мортимеру, как верил ему и в светлое будущее, как лучший и единственный друг предал его. Он вспомнил, как маленькая Пиглетта и её семья помогли ему, когда он был совсем один, как заставили его жить и бороться, как маленькая девочка научила его радоваться и любить. В это тяжёлое время на помощь Рею приходит Мария. Она помогает ему вынырнуть из прошлого и вернуться в мир, где его ждёт и любит Пиглетта.
Собрав команду и наметив план (не без помощи Рея, способного спокойно рассуждать, а не только рваться вперёд), Пиглетта отправляется в последнее путешествие. Они всеми силами ударяют по логову Мортимера, прорываются внутрь и спасают брата Пиглетты. К сожалению, не обошлось без потерь. Пиглетту серьёзно ранили, и Рей заставил отряд отступить. Он сказал, что сам разберётся с Мортимером и своим прошлым. Он поцеловал девушку и пошёл навстречу своему заклятому другу. Рей так и не вернулся после сражения ни через день, ни через неделю, ни через месяц. Пиглетта так и не оправилась от ранения и была на грани смерти.
Отряд распускают. Все думают, что Рей умер, что Пиглетта тоже умрёт со дня н а день. Но она ждёт. Ведь Рей обещал вернуться. Брат потерял воспоминания за последние пять с лишним лет и сейчас начинает жизнь заново. Мария помогает ему. Они стали хорошими друзьями. О загадочных и необычных преступлениях больше никто не слышал. Все уже начинают забывать, как храбрая девушка и её друг спасли людей от неминуемой гибели. А Пиглетта всё ещё ждёт. Проходит три года. За все эти годы девушка ни разу не покидает стен больницы. Её неудержимая воля помогает выживать все эти годы. Но всему приходит конец. Пиглетта уже не может встать с кровати, но не теряет веру в Рея. И не зря. Спустя три года пять месяцев и девять дней он возвращается к своей любимой. Из последних сил Пиглетта доходит до Рея и падает к нему в объятия.
Кладбище. Могила. Стоят люди. Скоро все уходят, кроме Марии и брата. Прошло десять лет со смерти Пиглетты. Мария рассказывает, что у них всё хорошо, что уже подрастают их детки, что она теперь начальник в участке, а брат стал врачом, что они помогают людям, как делали Пиглетта и Рей. Мария говорит, что мир не стоит на месте, но их историю помнят, путь и маленькая горстка людей. Брат и Мария обещают хранить в памяти всё, что произошло много лет назад и передать своим детям историю их бабушки и дедушки, как памятник дружбе и любви. Они кладут цветы и уходят. Последний луч солнца освещает надпись на могильной плите: Пиглетта. И приписка внизу: Теперь я никогда не останусь одна.