Fanny, Таня, как же ты меня повеселила... Теперь сижу на работе с мокрыми и слепившимися от туши ресницами
Тебе мой практический совет Ибо у нас тоже случаются нашествия яблок. Купи сокоВАРКУ. Нашу, российскую. Такая хорошая штука, которая реально поглощает нереальное количество яблок. А уж когда откроешь такой сок, ни с каким покупным не сравнить. И пюре можно делать, если есть охота
Анжелика-Анна, огромное спасибо за то, что делитесь своим творчеством) Очень редко меня что-то цепляет настолько, но вашим произведениям это удалось)) И мне очень-очень нравится ваша манера писать - столь просто, но столь красиво и интересно, что я зачитываюсь, не отвлекаясь ни на что. Мало кого я знаю, кто умел бы писать с такой лёгкостью и кто мог бы так легко заставлять ждать новые произведения. Спасибо вам))
Вам спасибо, Flashy, за столь лестный отзыв. Не ожидала. Сижу вот, немного ошарашенная, улыбаюсь. Если удалось тронуть душевные струнки, это самое ценное. Спасибо вам.)
Цитата (Lelishna)
Анжелика-Анна, спасибо за рассказы. Тебе хорошо удаются драмы. Ты всегда пишешь в этом жанре?
Lelishna, спасибо. Не думаю, что мне удаётся, я балуюсь только. С надеждой на удачу.) Но тянет меня именно на тяжеловатые вещи. Возможно, потому, что для меня они не совсем таковы, они роднее. Хотя вот был рассказик с претензией на юмор даже, не закончен пока, да и в другую от юмора сторону он повернул. Стишат имею в запасе немного. Но там всё совсем страшно.))
Цитата (Fanny)
Анжелика-Анна, так всё воздушно начиналось... wacko да, трагедия с мистикой - ваш жанр, это точно!
Fanny, спасибо за отзыв.) Обманула я вас?))) Вот как раз чистая нефандомная мистика у меня в первый раз. Опыт удался, видимо.)
Вам спасибо, Flashy, за столь лестный отзыв. Не ожидала. Сижу вот, немного ошарашенная, улыбаюсь. Если удалось тронуть душевные струнки, это самое ценное. Спасибо вам.)
Flashy, огромное спасибо.) У меня здесь, кажется, пара стишат лежат. Это в порядке маленькой, но очень наглой саморекламы.) Они не слишком мне удаются, но есть.
Flashy, конечно, можно.) До сих пор стесняюсь, когда на "вы" дети обращаются.
Flashy, огромное спасибо.) У меня здесь, кажется, пара стишат лежат. Это в порядке маленькой, но очень наглой саморекламы.) Они не слишком мне удаются, но есть.
Примечание: Задумала я небольшую авантюру - серию таких вот размышлизмов. Хотелось бы узнать ваше мнение, стоит ли в эту авантюру кидаться?
В качестве вступления
Собственно, это даже не статья. В том смысле, что не будет подробного, железно аргументированного разбора персонажа по одной или нескольким распространённым классификациям. Не будет и сколько-нибудь связных размышлений. Если угодно, это ассоциации, заметки на полях.
***
Итак, Алоизия Вебер. Живое сердечко, добровольно сокрытое под доспехами условностей.
Первое наше знакомство с мадемуазель Вебер – «Bim Bam Boum». Партия-монолог, партия-представление, самопредставление, что немаловажно. Как только не характеризовали её – и «робот», и «инопланетянка», и масса других, гораздо менее привлекательных названий.
У меня с первого просмотра сложился в голове образ, ставший основой моего понимания этой девушки – музыкальная шкатулка. Этот мотив реализуется на многих уровнях уже в одной первой партии. Во-первых, сама тема музыки близка нашей героине. Во-вторых, некую «заведённость» можно увидеть и в стремлении девушки добиться своей цели – стать признанной певицей без связей при дворе, хороших партий, денег было невозможно, а это накладывало определённые обязательства, заставляло чётко планировать свою жизнь, собственно, от Жизни и отказываться. Но хотелось бы заострить внимание на другом.
В старину принято было украшать крышечки музыкальных шкатулок этакими металлическими фигурками. Невероятно лёгкими, хрупкими, ажурными, но мёртвыми в своей красоте. Так что же, Алоизия – одна из них? Такая же куколка в сверкающем платье, сердечко которой чётко и всегда ровно отбивает свой ритм? Отнюдь.
И мы убедимся в этом, стоит только прислушаться к ней самой. Уже в первых строках партии Алоизия говорит о себе так: «анаграмма, опечатка». Странно, не находите?
Что такое анаграмма? Загадка. Причём не примитивная. Что-то, в чём содержится смысл, возможно, глубокий, который хочется постичь, что-то манящее. И тут же опечатка, нечто по сути своей случайное, непреднамеренное, пустое. Нечто, на что обычно и внимания-то не обратишь. Ошибка чаще всего говорит нам о незнании, опечатка же ни о чём не говорит. Так как же можно совмещать эти понятия, более того – к одному и тому же человеку их применять?
И тут снова вступает в игру мотив музыкальной шкатулки. Помните «железную маску», под которой скрыты слёзы, «доспехи», под которыми живое сердце? На мой взгляд, Алоизия – девушка, добровольно сделавшая выбор между Счастьем и благополучием (под которым многие и разумеют Счастье) в пользу последнего. И все эти сверкающие доспехи – всего лишь средства, с помощью которых можно достичь того благополучия, то, что и придаёт загадочности и приковывает взгляды к этой девушке. Та самая анаграмма.
Ведь кто такая Алоизия Вебер, мадам Ланже? Выражаясь современным языком, «self-made woman». Женщина, прекрасно выстроившая свою жизнь. Без связей и денег, однако получила в качестве композитора Моцарта, не впала в отчаянье, когда осталась ни с чем, удачно вышла замуж, получила место в Опере (не последнее, опять же), счастливая в браке молодая светская дама. К тому же красавица, умеющая себя преподнести в самом выгодном свете. Не каждая на такое способна, тут нужно не просто смазливое личико, нужно уметь очаровывать, манипулировать, быть той самой загадкой, которую хочется разгадать.
Но по сути своей это обман, всё же Алоизия выше и живее светской маски, и осознаёт это. Забыть о жизни и стать не более чем куклой, ей мешает именно то сердце, что всё что-то шепчет, не желая рассыпаться окончательно. Шепчет о своём желании прикоснуться к Чувству, к Жизни. И потому саму свою жизнь, саму себя Алоизия называет опечаткой.
Интересный момент, на который я постоянно обращаю внимание – когда партия достигает наивысшей точки, Вольфганг протягивает руку мадемуазель Вебер, почти выкидывает эту руку, словно пытаясь вырвать её из того раз и навсегда очерченного круга. И она протягивает руки в ответ, вот только выходить из самой себе поставленных рамок не хочет. Всё уже решено, она готова принести в жертву благополучию Счастье.
Однако, не получается из Алоизии вполне светской дамы. Слишком не крепко на ней держится маска, не заменил очаровывающий мираж живой души. Встретившись вновь с Вольфгангом, она бы и рада оттачивать на нём своё остроумие, но, столкнувшись лицом к лицу с искреннем к себе чувством, слишком скоро для примы спешит убежать, слишком смущается для женщины её круга.
Мы ещё не раз встретим мадам Ланже. Сперва заочно, со слов её матери узнав, что она счастлива в браке. И отметив, что новоявленная дива практически порвала отношения с семьёй. Затем и лично, в дни триумфа Моцарта, искренне презирающую его злопыхателей.
Затем она исчезнет. Мадам не войдёт ни в круг светской своры, увлечённо травившей Моцарта, ни в число сплетников и злопыхателей. Но мы не увидим её и среди тех, кто пытался хоть как-то противостоять этой своре.
Отчего? Возможно, свыкнувшись с маской, Алоизия перестала обращать внимание на такие грустные нелепости. Почему-то мне безумно не хочется так думать.
Каждый раз под блестящей бронёй я вижу живую душу.
Автор: Funny Название: Как поймать любопытную курицу. Категория: джен Жанр: виньетка Рейтинг: G Статус: законченный Размер: мини Краткое описание: предконцертное. И – да, я не акула пера. Я – дятел клавиатуры.
Октябрь-концерт-что надеть??? …Не то. Нет, опять не то… Это уже было. Не это… ВСЁ. Шкаф кончился. Не то, чтобы совсем, но дальше – плотной массой – джинсы-майки-свитера. А на концерт – это совсем НЕ ТО. А это значит – ЛЮБИМОЕ ПЛАТЬЕ. Ну, да – опять. И всегда. И пусть – потому, что оно не просто любимое – оно офигенное. Оно на мне – как 18 лет. И этим всё сказано. Осталось найти. Это не просто слова. Как все любимые, оно любит меня потерзать. Оно никогда не висит там, где я оставила его в последний раз. Оно всегда прячется. Оно знает, что без него не обойтись и поэтому делает всё, что хочет. Вот и сейчас. Весь шкаф перерыт в поисках, а ведь оно даже не попалось под руку… (упс… а ведь и правда – опять не видела…) ой-ёёёёё…опять весь шкаф перерывать… Нету…нету…нету… Можно подумать, что у меня шкаф с футбольный стадион…. нету…блин…блииин… где на площади полметра можно потерять немаленькую вещь???? Хорошо давать советы, иногда и сама им следуешь… формула заклинания известна – «Шут-шут…» Меняю тактику – не сверху – так снизу поймаю…. ага, попалось!!!!!!!! Крепко держу за подол, чтобы не сбежало опять. Но где, черт возьми, оно висит, что СВЕРХУ, перебирая все вешалки, я его не нашла?! ААААААА……..! Ясно! Висит под пиджачком сына, а у пиджака черная подкладка, я сослепу и не сообразила….. достаю всю вешалку… как хорошо смотрится с пиджачком!!! Да, пиджачок тоже штучка зачетная……. сын давно вырос – покупала-то на праздник в детский садик, но не выбрасывать же теперь! А как хорош! Бархат, и покрой…. а главное – цвет! глубокий изумруд, аж переливается….. Ну вот, я ж говорила! немножко телодвижений «а-ля штопор» - и вуаля! (простите мой французский) – я уже там! (в смысле, в платье.) Ну да, восемнадцать. Но придется быть на свои двадцать восемь… в конце концов, между мной и дочерью должны быть хотя бы 14 лет разницы…. но как хорошо черный сочетается с изумрудным… …померить, что ли… …ну и что, что коротковат – будет, как болеро…о…о…оооооооо……. да-да-да…еще чуть-чуть… да, шикарно… в сумерках невидно недостатков…. да их и нет, раз не видно… талия… да, вот она… плечи… спина прямая… даже можно еще немножко развернуть, что б пиджачок сел… руки-крылья… прям, Ника Самофракийская, с этими отведенными назад крыльями… и такая же безголовая! Блин, застряла. Ну, и кто будет доставать?! Винни Пух хренов. Люди придут нескоро… а плечи уже затекли… что делать будем, а? Согнуть руки не могу, плечи свести не могу, порвать – и то не могу! Жалко пиджачок! Ага, вот на этой мотивировке и будем работать…. как влезла, так и вылезай! Ох, ну слава Богу, пиджачок цел и я на свободе… не знаю, как те восемнадцать, а мои… хмм…. вздохнули с облегчением – попадос был бы нешуточный… не, не буду его на концерт одевать… ладно, пора собирать все обратно в шкаф… куда бы повесить платье, что б опять его не искать с …шутками и прибаутками…? … а, ну вот же – вешалка и пиджачок … как всё-таки хорошо сочетается черный с изумрудным… эх, может еще раз попробовать…??? …жди меня , Микеле!!!
Решила я всё же пуститься в эту авантюру с размышлизмами. Графомания - болезнь страшная своей неизлечимостью.
Автор: Анжелика-Анна Название: "Леопольд Моцарт. Astеrisque". Жанр: статья, психология, songfic. Рейтинг: G. Пейринг: Леопольд Моцарт. Статус: закончен. Размер: мини. Краткое описание: Кто бы вложил в голову и душу юного Гения мысль о невозможном? Быть может, кто-то вслед за Де Понте скажет: «Так то ж гений! А Леопольду просто повезло, что именно в его семье родился Моцарт». А я вот не соглашусь. Вслед за Вольфгангом.
Совершенно ясно, что ничего нового я не скажу. Впрочем, оставим Новое Слово Родиону Романовичу. Просто хочется о хорошем Человеке, Отце и Музыканте поговорить.
Казалось бы, ну что обсуждать? Зачем нам вообще Леопольд Моцарт? Понятно, отец Вольфганга. Ну и показали бы нам его в первом акте, и хватит. Не о нём же речь.
Да ведь без него и не о чем говорить было бы. И не о ком. Кто бы вложил в голову и душу юного Гения мысль о невозможном? Быть может, кто-то вслед за Де Понте скажет: «Так то ж гений! А Леопольду просто повезло, что именно в его семье родился Моцарт». А я вот не соглашусь. Вслед за Вольфгангом.
Если бы не та невероятная сила, позволяющая не становиться марионеткой, а следовать за безумцами, не было бы никакого Моцарта. Задушили бы Гения ещё в зародыше. Не разглядев. Леопольд, на мой взгляд, один из тех двух, что были в состоянии понять и понимали музыку Моцарта. Его понимали, значит.
Мы и не увидим от Вольфганга и Наннерль никогда и тени неуважения к отцу. Он любим, а это гораздо более уважения и почтения, на мой взгляд. Мне скажут, тогда все родителей почитали, на «вы» называли и прочее. А я отвечу, что жизнь не учебник этикета. Вспомнить хоть бы семейство Вебер. Кто для дочерей отец? Пустое место. Мать – опасна попросту, хоть и столь же пуста.
Внимательный зритель сейчас остановит меня со словами: «Постойте, постойте, а как же «музыкант без места – это шут, презираемый всеми»? А как же это «будь рад служить»? Это что, не слова папочки понимающего?» А я только попрошу чуточку больше внимания. Эти своеобразные мантры Леопольд произносит ничуть не лучше заученного урока, урока, данного ему жизнью, обществом, хозяевами (как бы ни было противно писать подобное слово).
Можно ли его винить в том, что сына он хотел провести по своей дороге – дать ему авторитет в обществе, дабы потом можно было стать свободным? Я не решусь. Как и не восхищаться его способностью переступить даже через свой страх, не говоря уж о своих представлениях того, что должно.
Какая смелость – просить сына не совершать своих ошибок. Просить совершить невозможное это, воплотить безумие Человечности. И, лишившись почти всего, в тяжести и горечи потери, одному, не отречься и благословить. Не на свадьбу, на Жизнь и Свободу.
Мысль о невозможном превыше всего. Вы воплотили её, Леопольд.
Автор: Анжелика-Анна Название: "Fatale hеrеsie дублёра. Astеrisque". Жанр: статья, психология, songfic. Рейтинг: G. Статус: закончен. Размер: мини. Краткое описание: Для меня с его появлением эта история стала куда более тревожной, тяжёлой и потеряла большую долю человечности. И вместе с тем это своеобразный гимн Человечности. Вот такой парадокс.
«- Дублерша должна копировать, а не творить. - Вчера вы творили. - Вчера меня уволили. - Но вы играли правдиво. - Правдивая игра слишком дорого обходится...» («Распутник»)
Для меня самой стала очень неожиданной тема этой «звёздочки». Потому что в вопросе отношения к дублёрству я могу смело именоваться ханжой. Не воспринимаю я это ответвление актёрской профессии. Для меня это, прошу прощения за грубость примера, тот костыль, который нужен при форс-мажоре, дабы не отменять целиком спектакль. Хороший дублёр скажет свои слова, сделает и споёт всё, что требуется, и уйдёт. Плохой постарается максимально скопировать того, кого заменяет. В любом случае образ оказывается убит. Стоит ли винить дублёра в том, что не положено ему играть самой спецификой этой придаточной и, на мой взгляд, ненужной должности? Собственно, потому я и избегаю дублёрских работ со всей возможной тщательностью. Обычно.
Но вот не столь давно странная со мной произошла вещь. Случайно я включила «не ту» запись «L'assasymphonie». И очень удивилась себе, когда не только досмотрела до конца, но и не забыла тут же. Совсем уж не стало предела моему удивлению, когда я поняла, что хочу ещё раз это увидеть, а, возможно, и не только это.
Отчего же так? Всё дело в том, что я увидела не месье Рима, я увидела «Сальери». Тут нужно на секунду остановиться и объяснить. Дальше я буду именовать его именно так – «Сальери». Кавычки использую не потому, что дублёр или «не достаточно Сальери», а просто для того, чтобы не путаться. Сальери в этой истории есть. Уже. И для меня тоже. И не нуждается ни в каких обоснованиях. А вот «Сальери» производит впечатление чужого, не вписывается.
Для меня с его появлением эта история стала куда более тревожной, тяжёлой и потеряла большую долю человечности. И вместе с тем это своеобразный гимн Человечности. Вот такой парадокс.
Конечно, говоря о «Сальери», мы никак не сможем миновать упоминания и некоего сравнения с Сальери. Однако я вовсе не хочу никаких исследований с целью выяснить, кто лучше. Мне это не интересно. И читателей я дерзко попрошу удержаться от подобных выводов. Зачем сравнивать столь разных людей?
Итак, каким же мне показался месье «Сальери»?
Он гораздо менее человечен, чем Сальери. И потому Моцарт явился тут спасением, не иначе, как бы это пафосно не звучало.
Нет, он тоже вовсе лишний этому обществу. Но сам, кажется, забывает об этом всё больше.
«Сальери» может как угодно смотреть на окружающих – с явной насмешкой, презрением, или полнейшим равнодушием – не осознаёт, кажется, что до Розенберга ему полшага осталось до полного отсутствия души. Кстати, тут график выступает своеобразной лакмусовой бумажкой. Мне запомнилась интересная деталь – рядом с «Сальери» Розенберг нарочито скрючивается, увеличивая разницу в росте, противно-льстиво так. Да и наполнение их совместных сцен кардинально различается. Все эти пренебрежительно-добродушные почти шуточки… Сальери до такого бы не опустился. Сальери Розенберг побаивается – не понимает его, Человечности Розенбергу не достигнуть, не может предугадать, оттого боится. «Сальери» же ему почти понятен и оттого пугает ещё больше. От него можно ожидать всего. И у меня тоже мелькнула грешным делом мысль: «А такой и отравить мог. По лезвию ножа ходили, герр Моцарт».
Как ловко «Сальери» перенимает правила игры, повадки света, я поражаюсь. Причём делает это осознанно, хорошо подогнав под себя маску, даже полюбив её. Чего только стоит улыбка в ответ на императорское решение о Моцарте – так счастливо, словно за своего хлопотал. Надо сказать, что к Моцарту у «Сальери» поначалу отношение вовсе нелицеприятное – как к не очень здоровому ребёнку, что ли. Такой не может представлять ни опасности, ни интереса, но и издёвок не достоин. Разве что сухого поклона на «колкость» («Ну что взять, у человека здравый смысл отсутствует, такого только жалеть») или пренебрежительно-ироничного жеста, взгляда, чуть ли не смеха.
Однако сей «безобидный дурачок» обрушивается на «Сальери». Крайне внезапно, заставляя того столкнуться не только с Музыкой, но и с самим собой в кои-то веки. Посмотреться в зеркало. Тут опять интересный момент – взаимодействие с танцорами, которые здесь своеобразное воплощение его же. «Сальери» с ними борется, довольно-таки активно. Он даже с собой не в ладу, пугаясь и физически страдая (то за руку схватится, то за шею). Его разрывает вдруг нахлынувшее понимание, желания, стремления. Чувства. Почти забытые. С какой яростью после этого он уходит. Моцарт больше не странный чудак для него, а вполне опасный соперник.
«L'assasymphonie». Тигр в клетке. Переломный момент. Даже зная историю, здесь я как-то тревожилась. Это борьба, но оказалось, что бороться нужно не с неведомым врагом Моцартом, но с самим собой. А это для «Сальери» крайне тяжело. Опять же, маленькая деталь – смотрит господин капельмейстер всегда почти только вперёд и вверх, словно обращается к кому-то ещё. Оно и понятно – простая сценография, открытое лицо, глаза, это хорошо. Но мне кажется, что гордец этот даже наедине с собой не может быть собой, вечно ища кого-то. Возрождённому Человеку требуется собеседник. Пусть даже это и враг, близкую победу которого ты чувствуешь кожей. Но враг ли?
«Victim de ma victoire». Разительное отличие с Сальери. По человечеству опять же различия. Сальери сам себе и противен и жалок, он бежит. Бежит от себя, от своры светской, бежит буквально, отчаянно. А «Сальери»? Признаёт свой проигрыш, понимает и принимает это поражение, смиряется. Не без горечи и самоиронии, да. Но это совсем другое чувство. И он сам это осознаёт. От своры он не бежит – неторопливо уходит. Да, он уже не имеет к ним никакого отношения, но и для Моцарта «своим» ему не стать уже.
И, простите меня, но никогда Моцарт таким одиноким не умирал. Оставляя по себе живого, но не близкого. Может, просто не хватило времени? Не столь важно, ведь всё уже кончено. И, если прощание Моцарта и Сальери – прощание двух равных, Людей, то прощание с «Сальери» - это прощение без обиды, победа без побеждённого. Это горько и тяжело. И оттого руку подать сложно, неловко, хоть и вполне нужно. И знания о встрече нет, а в глазах чуть не мольба о всё том же прощении.
Что сказать? Мерван Рим допустил главную ошибку, fatale hérésie каждого дублёра – стал играть, а не копировать. Артист.
Давненько меня здесь не было. За это время мы с замечательным Автором дописали сию вещь. Для затравки пока первые две главы.
Авторы: Blowing...Wind, Анжелика-Анна Название: El derecho oscuro Жанр: гет, мистика, даркфик, AU, songfic. Рейтинг: NC-17. Статус: закончен. Размер: макси. Краткое описание: Попасть на Адский Карнавал... А вдруг он уже вокруг? Предупреждение: кроссовер с "Карнавалом Дьявола".
Le prologue
*** Череда узких и как-то по-особенному пугающе-тёмных из-за обилия выхолодившегося на местных октябрьских ветрах камня улочек Праги разительно отличалась от приглушённо-светлых, глубоких и обманчиво спокойных и домашних номеров… «Праги» же.
Это противоречие даже слегка пугало. Маэва застыла на пороге, борясь и одновременно не желая противиться детскому ощущению, что сию минуту из-за дивана или того вот кресла в глубине номера выскочит что-то. Что должно населять этот вполне радушный приют каждого обеспеченного бездомного, доброе оно или злое? Додумать ей не дал бесконечно усталый голос, буквально каждый звук которого говорил, что сегодняшний день далеко не окончен:
– А что это у тебя тут?
Быстрее, чем она увидела на журнальном столике у входа какую-то коробочку (кажется, под ней ещё лежало что-то вроде письма), тепло рук сменилось прежним чувством брошенности перед чем-то страшным. Но тепло моментально вернулось, неся с собой ледяное прикосновение металла к коже.
Солаль придирчиво оглядел довольно странное ожерелье, впрочем, судя по виду, антиквариат – нечто вроде двух широких цепочек, скреплённых в центре небольшой металлической табличкой с гравировкой «Adversa fortuna». Вещица явно парная к тому браслету, что он нашёл у себя в номере с таким же в точности письмом. Сомнение и тянущее тоскливое беспокойство сменилось откровенным раздражением – с чего бы Жаку, которого он не видел лет сто, такие подарки делать, тем более им с Эви? Ладно, узнал о приезде старого школьного друга, захотел похвастаться своим клубом, прислал приглашение… Как-то пронюхал об их отношениях с Маэвой… Но зачем посылать эти побрякушки? Да ещё подписывать её приглашение этим набившем оскомину «Papa Poulet».
Она же, почти равнодушно пробежав пальцами по ожерелью, скорее смущенно, чем раздраженно, как хотелось, пробормотала:
– Amantes sunt amentes.
Безумно хотелось спать, но от местного холода все старые травмы словно с цепи сорвались. Теперь не уснуть даже. Сил тянуться к выключателю не было, и Мерван вполне ожидаемо налетел на стандартный журнальный столик при входе в комнату. Со столика свалилось с глухим стуком что-то. Чертыхнувшись, Мерван зажёг свет. На полу валялся какой-то камень и конверт. В конверте обнаружилось яркое до аляповатости приглашение в клуб «Данте», и, кроме того, письмо от Кристофа, прочтя которое, Мерван схватил валявшийся на полу камень, который оказался не более чем снятым с его кисти когда-то гипсом. Кривыми буквами на нём было старательно выведено «Тень». «По крайней мере повеселишься, не всё же быть тенью»…
Жар, поднявшийся изнутри, словно разом выжег всю боль. Мерван отбросил кусок гипса и почти выбежал в коридор, где тут же столкнулся с Клэр. Та моментально состроила мину а-ля Шерлок Холмс:
– «Данте»? Подожди меня, пойдём вместе. Дов такой странный – вместе с приглашением прислал мне это. – На ладони Клэр вертела странное зеркальце – круглое, отделанное камнями наподобие игл. – Жуть, да? Ну, заботится как умеет.
Сил хватило только на то, чтобы кивнуть.
Микеле ждал Дали. Именно такое и создавалось ощущение – этот альбом ждал его. Забыв обо всём, полностью погрузившись в чертовски сдержанный и яркий сюр, с робостью раз за разом проводя пальцами по подписи самого мастера, Микеле не сразу услышал стук в дверь. Конверт же он заметил только после того, как Мелиссе всё же удалось прервать поток его благодарностей неизвестному дарителю, не выдержав и расхохотавшись такому небрежению – конверт, содержащий в себе, несомненно, и имя дарителя, и причины, побудившие его к такому сказочному подарку, Микеле крайне неуважительно попирал ногами, попросту став на него.
Кончилось всё тем, что имя загадочного дарителя так и осталось неизвестным, как и конверт, позабытый на полу номера.
Мелисса же, отправив счастливого ребёнка, сиречь Микеланджело, дожидаться внизу, сама зашла к Флорану. Удивляясь самой себе, точнее, своему нахальству, зашла. Совсем ничего необычного, правда? Что с того, что наедине они оставались… Да пожалуй что и никогда. И? Просто узнать, что он думает насчёт такого безумия – нашла у себя в номере приглашение на Карнавал по случаю Хэллоуина, вот, просто лежало на столике.
– Приглашение? От кого?
Мелисса запнулась, как будто её уличили в каком-то вранье, слишком торопливо показала приглашение:
– Вот. Меня, что, думаешь, некому пригласить?
Совершенно некстати вспомнилось, что приглашение не подписано, и потому Марс поскорее спрятала его.
Фло наконец отложил новенький планшет, смерив её долгим внимательным взглядом.
– Но ты очень хочешь пойти туда со мной? – В смысле?
Следуя усталому кивку, Мелисса заметила наконец рядом с собой на выступе стены конверт. Приглашение, аккуратно выписанное хоть слишком аккуратным, почти каллиграфическим, но её почерком. Подписи не стояло.
– Ну, так что? – Я… – Идём? – Да.
Los reglamos reflejos
В меру шумная и в меру дружная компания недолго блуждала во мраке улочек, будто ещё больше сузившихся, почти съёжившихся от неведомой тревоги. Или пытавшихся раздавить всякого неосмотрительно выбредшего в их сегодняшнюю темень? А, может, напугать и предостеречь? Старые города видели намного больше нас. Стоит иногда прислушиваться к их предостережениям. После нескольких пугливых и спонтанных на первый взгляд звонков (Дов, что-то заспанно пробурчав, отключил телефон, номера Жака не было, Кристоф изумлённо начал импровизированную лекцию) и нескольких в высшей мере удивлённых и почти только потому долгих взглядов, решено было вернуться в отель.
Разудалая, совсем не похожая на современную, но режущая глухим сипом и простуженной какой-то фальшью музыка потащила за собой дудочкой Гамельнского Крысолова. Сразу за углом, в маленьком переулочке, который, между тем, был пройден не единожды, неприветливо зажатая слепо-чёрными окнами и камнями стен, так напоминающими кирпичи, сверкала вывеска клуба «Данте». Под стандартной неоновой вывеской причудливо переливалась мозаичная надпись, по-видимому, девиз заведения: «Нам нет дела до вашего Рая, пока у нас есть наш ад».
Солаль удивлённо приподнял брови, про себя ещё и присвистнул, пропустив мимо ушей очередную остроту Мерва, на сей раз, правда, слегка растерянно прозвучавшую, впрочем, и не менее растерянный вопрос Маэвы тоже. Флоран что-то, судя по иронично-удовлетворённой улыбке, крайне занимательное пытался выяснить у вконец смешавшейся Мелиссы. Клэр же ловила свою тревогу в южных глазах Мике. Но войти никто не решался, верно, боясь расстаться с надеждой.
Настойчивый музыкальный скрип же не отступал, настырно затягивая внутрь.
За дверью, которой, впрочем, никто не заметил, оказалось нечто вроде грота или пещеры, неожиданно просторной и напоминающей склад старинного варьете. Музыка стихла, лишь будто издали доносились буханья обычных клубных ритмов. Здесь же царили скрипы, всхлипы и шорох. В темноте то тут, то там в проблесках неверного света, пробивавшегося из клуба, появлялись то силуэты каких-то картонок, слегка, как казалось, живых, то груды тряпок и каких-то вещей, плохо скрывающих свою ненужность, хотя вполне приличных с виду. Казалось бы, уж не им, привыкшим к атмосфере кулис, пугаться застенок театра, но руки леденели сами собой, и желание уйти отсюда крепло с каждой секундой.
– Добрый день! А вот и наши специальные гости!
Непонятно, откуда, перед компанией не испуганных, но порядком притихших уже гостей, появилась старомодная будка билетёра, а в ней, должно быть, администратор заведения – с полным правом называющийся респектабельным молодой человек в изящной, несмотря на некую потрёпанность, полумаске. Словом, потрёпана была не только она, костюм тоже был словно из старого сундука, хоть и красив, но не только не нов, а даже и с надорванным лацканом.
– Однако, как вы задержались. Если бы не всесилие нашего Господина, я уж и не знаю… Пропустить полночь, даже не представляю, кому из гостей могло бы прийти в голову так нарушить протокол. Впрочем… – Приклеенная улыбка как по щелчку появилась на лице маски. – Позвольте ваши билеты?
Перебирая пёстрые кусочки бумаги в руках и что-то приговаривая, он не забывал с невероятным тщанием, хоть и вполне небрежно, заносить данные о посетителях в какие-то листы, с ловкостью им выуживаемые из груды бумаг, неведомым образом появившейся на краю небольшой конторки. Голос велеречивого проводника беспрестанно ломался, как плохая запись, а блики, изредка падающие на щёки, создавали ощущение, что на нём невероятный слой старого, понемногу отваливающегося уже грима.
– Постойте. А ваше приглашение, Микеле Локонте? – Прорези маски уставились на Микеле. Тот секунду, как пригвождённый к месту, стоял, пытаясь понять, зачем кусок картона, если его и так знают. После непродолжительного поиска по карманам удалось выяснить, что приглашение так и осталось забытым на полу номера отеля. Это растерянное замечание вызвало просто бурю возмущённого и вместе с тем отчаянного негодования у маски.
Гости в непонимании и уже слегка раздражённо поглядывали на болтуна, который, совсем не замечая того, заливался о каких-то протоколах.
– По-моему, это того не стоит. Мы пришли, не так ли? И…
Мерван не успел закончить, прерванный резким скрипом, который даже и человеческий голос уже напоминал с трудом:
– Нарушение протокола недопустимо, как и правил. – Каких правил?
– Вы в приличном обществе, здесь принято соблюдать правила. Вот, извольте, – на лицо администратора вскочило прежнее учтивое выражение, даже приправленное слегка благоговением. В руках его появился некий свиток, который был развёрнут перед гостями с нескрываемой гордостью. Это оказался список, не без изящества выписанный, довольно, правда, выцветшими уже чернилами. – Наши «Правила». Их обязан соблюдать каждый участник Карнавала, в том числе и вы, особенно вы. Как вы уже могли заметить, верно, их тут шестьсот шестьдесят шесть. Ровно. Некоторые даже проиллюстрированы, видите? – Палец в грязной перчатке ткнулся в строку, напротив которой имелось перечёркнутое изображение двух человеческих лиц без масок, и где значилось:
«21 – Запрещено быть искренним с кем бы то ни было. Пресечение и ущемление искренности во всех ее проявлениях приветствуется».
– Нарушение правил недопустимо, и я собираюсь карать за каждое ещё до того, как вы узнаете о содержании нарушенного правила…
– Но это же абсурд… – не сдержалась несостоявшийся прокурор. В ответ гостям только небрежно ткнули в ещё одну статью свода местных законов, где немногим удалось разобрать полустёртое:
«49 – Запрещено быть осведомленным о полном содержании правил и своем наказании за их нарушение – кроме того, что наказание строго в особенности за нарушение тех, которых не знал».
И, невзирая, на полное их несогласие, под громогласное «Добро пожаловать!», гостей одного за другим втолкнули в невесть как появившиеся железные воротца, за которыми, собственно и крылся клуб «Данте», а вместе с ним и Карнавал.
В полном смятении гости застыли на казавшейся крохотной площадке над бездной. Клуб представлял собой стилизацию под Ад, настолько пошлую, насколько это было возможно – круговые площадки по стенам образовывали несколько связанных друг с другом множеством лестниц колец, в центре совершенно не к месту торчал огромный купольный фонтан. Стены были разрисованы грубыми всполохами пламени, красноватая подсветка дополняла картину. Это было скорее смешно, чем страшно.
Так настойчиво приглашённые гости оказались на самом верху. Постояв немного и решив, что хозяин заведения просто перебрал с эффектами, они всё же двинулись по кругу.
Карнавал начался. Безлюдное и вроде небольшое пространство моментально наполнилось безудержно веселящейся толпой масок. Костюмы, полумаски, какие-то просто тени двигались крайне целеустремлённо, но только на первый взгляд. Не было ничего, что бы притягивало их к себе, проходя мимо, маски словно растворялись за спиной. Карнавал втянул, всё дальше друг от друга отгоняя своих жертв, незаметно разбил живой волной, завлекая читавшимся буквально во всём сдержанным обещанием, которому не было сил противиться. Обещанием встречи с чем-то невероятным.
В стенах обнаруживались ещё двери, ведущие в отдельные комнаты. Там, то в потоках яркого света, то в полутьме, открывались странные картины.
В одной из таких комнат Клэр застыла перед толпой девушек со вполне натурально выглядящими мышиными ушками, чутко реагирующими на каждый звук, расположившихся перед статным седовласым человеком, развалившемся в кресле, в живой очереди, пожирая его глазами, и абсолютно не замечая двух своих подружек, валяющихся чуть поодаль, милые ушки которых были ажурно изъедены совсем настоящими жирными крысами.
Закричать Клэр смогла только обожжённая приглашающим взглядом старика и ненавистью в глазах юных мышек.
Микеле, на секунду отвернувшийся, обнаружил свою Констанс в абсолютном порядке, правда, с совершенно шальными пьяными глазами и раздобывшую где-то милые мягкие ушки.
– Ты кричала? – вопрос звучал гораздо неуверенней пляски чёртиков в её глазах. – Нет. Посмотри, у них для нас что-то есть. Особенное. Пойдём? – На изящном пальчике «Клэр» покручивала ключик с приделанным к нему в виде брелока осколком зеркальца.
Солаль, не выпускавший руку Маэвы, обеспокоено оглядывался, пытаясь найти хоть что-то, могущее напоминать кабинет директора. Он всерьёз решил разобраться с Жаком, слишком заигрался, хватит. Не слушая возражений старательно пытающейся скрыть испуг Эви, упрямо тащил её по коридорам, проходам и лестницам. Однако кабинета или чего-нибудь похожего не было видно, одни приват-комнаты. Как назло, двери их были широко, прямо-таки приглашающее, распахнуты, а посетителей это ничуть не смущало.
– Надеюсь, ты просто не знал, что пригласил меня в бордель… – Резко налетев на спину Морана, Маэва уже ждала чего угодно, но только не услышать голос их столь неприятного провожатого в мир Карнавала: – А вот и они, наши специальные гости! Дамы и господа, попрошу приветствовать Маэву Мелин и Лорана Морана!
Гром аплодисментов сменился вспышками софитов. С изумлением Маэва почувствовала себя сидящей в изящном кресле. Рядом за столиком сидел ошеломлённый Солаль. На них были направлены два мощных снопа света, а перед ними сверкала огоньками рампы миниатюрная сцена.
Мервана отрезало от своих как-то сразу. Блуждая без особой цели в толчее, он безуспешно пытался найти барную стойку или, на худой конец, какой-нибудь столик с обслуживанием, и напиться за неимением другого развлечения на сегодня. Некстати вспомнился присланный гипс, кисть тут же свело фантомной болью. Планы, кажется, терпели крах – все вокруг сновали с бокалами, столики, все занятые, буквально ломились от еды, но откуда это всё взялось, было непонятно. На его вопросы никто не отвечал. Тихо сатанеющий Клоун в конце концов изящно поймал за талию проплывающую мимо маску в полутраурном платье, не менее изящно принял у неё бокал шампанского (хоть что-то), мягко заметив:
– Должны же вы хоть чем-то помочь бедному гостю…
Дама, остервенело вырвав из рук гостя свой нежданный дар, прорычала, толкая его прямо в руки секьюрити:
– Здесь никто никому ничего не должен!
Флоран тщательно исследовал комнаты, просто приоткрывая двери каждой, одну за другой. Сразу повернув назад, выхода он не нашёл, Мел бросать не хотелось. А потому планы вырисовывались чёткие. Если в комнатах кто-то был, они с Мелиссой молча проходили мимо, даже не думая интересоваться, что там такое. Их цель – спокойное место, где можно оставить Мел в безопасности и не торопясь спокойно найти выход. Так будет лучше.
Наконец, свободная комната была найдена. Тихое местечко, что-то вроде комнаты релаксации. Совершенно непонятно, к чему она была в ночном клубе, ну да ладно. Оставив Мел, с головой снова погрузившуюся в твиттер, в этой комнатке, Фло вышел.
Анжелика-Анна, до последней вашей крупной вещи еще не добралась, но с удовльствием прочитала ваши размышлизмы. Очень понравилось. Было интересно прочитать нестандартное мнение людях/героях/исторических личностях. Особенно неожиданными стали взгляды на Мервана в качестве Сальери.
Авторы: Blowing...Wind, Анжелика-Анна Название: El derecho oscuro Жанр: гет, мистика, даркфик, AU, songfic. Рейтинг: NC-17. Статус: закончен. Размер: макси. Краткое описание: Попасть на Адский Карнавал... А вдруг он уже вокруг? Предупреждение: кроссовер с "Карнавалом Дьявола".
The Show
…Мадемуазель Мелин никогда не была смелее, чем брошенный кошкой наедине с миром уличный котенок, - и, тем не менее, сидя рядом с месье Мораном в своем помянуто изящно и жестковато давящем, казалось, самой спинкой своей ей на плечики кресле, она была даже вдвойне способна унять едва уловимую и без того дрожь в коленках – ведь слабость в ее странной и грустной душе чудесным образом уживалась с отменно прокурорскими выдержкой и сдержанностью.
Сам же Солаль бормотал себе под нос нечто ужасно сердитое и злое – и потому она, конечно же, не смогла бы удержаться от того, чтобы нежно коснуться его плеч…
- Шо-о-о-о-оу… НАЧИНАЕТСЯ!!. – Громогласный, и, как ни странно, изданный все тем же их провожатым сообщенческий вопль, усиленный тремя микрофонами, заставляет ее почти со скоростью взрослой кошки метнуться, потянувшись было к Лорану, обратно на свое место, - в тиски изящества; все огни, кроме мимолетно почти мерцающей где-то посередине сцены свечки гаснут, а каждый из биллионов атомов тьмы немедленно взрывается самым разномастным и до крайности непристойным в своем страстном жаре шепотом, перемешанном с знакомыми обоим до тихо ласковой оскомины гитарными взгромами первой арии Сальери, умиравшими где-то за сценой в толще тишинной пыли…
…Странные тени, сшитые из клоков их воспоминаний и мрака переулков туманной Праги охватывают разумы и тела обоих одновременно. Медленно и под глухо гулкий ропот зала выводят на едва ли возвышенную и почти крохотную по соотношению сцену, и на миг оставляют замершими в истоме на противоположных оппозитивно ее краях.
Воцаряется тишина, и аккуратность клавишной арпеджионности, на миг пересыпав его мысли, сменяется сладостным и совершенно смущенно перепуганным трепетом ее губок под его пылающими устами, а руки его точно снова смыкаются на бесстыдно стыдливо обнаженных сценическим платьем плечиках… Тихо рычит, пытаясь удержать непроизвольно скользящие книзу по брюкам свои руки… Полутени-зрители довольно хихикают.
…Она тихо и обморочно стонет, снова чувствуя, - как это произошло когда-то давно в гримерной из-за ее несдержанного поцелуя, - его яростно страстные полуукусы, адресованные ее наглости, но терзающие отчего-то ее ж ротик, а затем огненно и до кровоподтеков терзающе стискивающие ее талийку длинные стальные почти по крепости пальцы. Тихо стонет, выгнувшись в муке блаженства назад, и только искусывая в кровь свои истерзанные уже и без того, видимо, где-нибудь при их случайной встрече им же губки, судорожно и рвано дыша и смыкая пальчики у себя чуть пониже грудки и лишь извиваясь под натиском фантомной страсти дальше… Тени-зрительницы недовольно и смятенно даже едва уловимо хмыкают и гомонят нечто об остатках невинности и отсутствии у нее совести…
…Его выбрасывает из этой странной пытки уже в совершенно приличном виде – так, будто бы он не терзался пару секунд обратно призрачной ночью в гримерке, - в левом со стороны зала отсеке сцены, за небольшой и занявшей его весь кафедрой, ее же – растрепанную, раскрасневшуюся и едва опомнившуюся, еще запыхавшись от сладости всех тогдашних пыток, - ровно посередине подмостков, на низенькой лавочке перед до смешного пафосно и неуклюже огромной пародией на судейскую кафедру – мадемуазель не могла ошибиться с классификацией первого попавшегося ей на глаза после того, как последнюю негу заставляет испуганно улететь щелчок замка, язычком которого оказывается металлическая бляшка ее ожерелья.
К слову, справа на сцене невесть откуда, хоть впрочем, по простой лишь магии кулис, возникает тот самый рванолацканный проводник, а за пародией на кафедру уже перебирает какие-то полуобуглившиеся бумаги человек с пугающе пустой чернотою вместо лица. Полутени и тени в зале затихли, и в совершенной и абсолютной даже не звенящей глухой тишине гулом тихого огня пожара, охватившего, как могло показаться по звуку, весь мир, разносится судейское, безличное и хрипловатое:
- Мадемуазель Маэва Мелин… Вы сидите слишком прямо. Такие манеры не к лицу шлюхам. – (Солаль гневно дернулся, едва не опрокинув свою кафедру, но вовремя ее придержав и все же уговорив себя не спешить, - только опасно сверкая глазами на источник этого фарса) - Не жалаете ли поклониться суду?
На это его милая Эви, как Лоран, впрочем, и ожидал, только гневно сверкнула на пародийное безличие вмиг почерневшими и загоревшимися тканным из мрака пламенем глазами, - так, что сама кафедральная пародия пошатнулась в изумлении… Впрочем, это могло и показаться, и произнесла громко и отчетливо – тоном обвинителя, но не обвиняемого:
- Прошение отклоняется ввиду бессмысленности его сути и некорректной формулировки, ваша… Безликость. – И чуть насмешливее: - Я вижу тут свидетеля, - она кивнула на Солаля, - и присяжного, - едва махнула изящной ручкой в сторону провожатого. – Но я не вижу ни прокурора, ни адвоката.
- Позвольте мне ответить на эту неслыханнейшую дерзость, Ваша Безличность, - тут же залебезил и затарахтел правда присяжный проводник, – вот, прошу-с:
28 – Запрещено произносить любые речи защитного или обвинительного характера.
(Значилось в правилах на том месте, куда тыкала грязная перчатка.)
Мадемуазель на это понимающе тряхнула гривкой, а с пародии донеслось уже менее пугающее: - Вы удовлетворены?
- Да, мне теперь в полной мере ясна вся некомпетентность и пародийность вашего фарса. – Радостно и звонко, точно пионерка, отрапортовала она. – В чем же меня изволит обвинять кучка столь нелепых фантазеров? – (последнее было сказано почти ласково и до унизительности снисходительно, и даже тени в зале потому слегка шевельнулись).
Безличность, тем не менее, осталась безразличной.
- Вы, мадемуазель, обвиняетесь в том, что, во-первых, нарушаете фактом уже своего существования правило 3 этого карнавала. Правило три, - снисходительно пояснил он, - гласит, что здесь принято не любить юристов, в особенности прокуроров, и в особенности пренебрегших своей профессией в пользу личностных глупостей. Во-вторых же, - это куда важнее, - обвиняетесь в том, что сейчас видели все!.. – Тут голос возрос до высшей своей точки, и немногие даже тени смогли не зажать уши и не шарахнуться от него. Мадемуазель, однако, была бестрепетна. – Свидетель Моран! – Солаль выпрямился еще горделивей. – Подтверждаете ли вы, что эта… - пустой рукав судейской мантии ткнулся в скамью подсудимых – склонила вас к ночи с нею 30 ноября 2009 года у вас же в гримерной? Не отпирайтесь, все видели доказательную модель этого разврата пару минут назад.
- Да, верно. - прошипел сквозь зубы Моран. – Я это подтверждаю. – Он попытался было поймать взгляд Маэвы, - но та, казалось, сочла ныне смыслом своей жизни буравить веселым мраковым пламенем своих глаз пустоту в мантии.
- …И это ваша главная вина, мамзель. – Голос и мантия вместе с пародийностью гордо замерли, возвышаясь над скамьей. – Имеете ли вы что-нибудь сказать в свое оправдание?
- Нет, ваша безличность. – (все, даже сама судейскость, кажется, выдохнули с облегчением) - …Я намерена выступать по обвинению ВАС. Вы, несчастные фарсы, господа фантомы и тени, - кто дал вам право обвинять? Вы противны сами себе – признаю, хоть мы к вам относимся и по-разному, - но отчего Я должна слушать ваш лай? Вы, обвиняя меня в любви, точно в преступлении, - кем вы при этом являетесь сами..? Эхом порванности струн обыденности – и только.
…Мадемуазель говорила еще минут двадцать, пустотность же, присяжный и зал наблюдали за ней с нескрываемыми злорадством и презрением. Тем не менее, она бы точно довела до припадка кого-либо из них всех, не почувствуй вдруг у себя в ротике грубый кляп, а на обеих своих запястьях, ныне заведенных за спину, грязную перчатку. Пустота в мантии за пародией на кафедру прокашлялась задумчивым громом разрыва парочки бомб где-нибудь за соседним зданием:
- Итак, эта скверная женщина приговаривается по вышевынесенным обвинениям, а также по обвинению в нарушении правил 3 и 28 этого действа к полноформальному наказанию отдельно по каждому пункту. Зал взорвался щелестящей и жуткой овацией. Пустая мантия упала на пол у пародии.
К плечику заставленной цепями чуть откинуться назад мадемуазель Мелин по воздуху само по себе медленно подплывало устало шипящее и раскаленное клеймо... Она не проронила ни звука и даже не пыталась вырваться, и через несколько секунд каленая сталь с шипением впилась в живую плоть… Проводник тихо засмеялся. Месье Солаль отбросил в сторону дымящуюся железку.
- Правило 35… - Тихо и жутко прошипел рванолацканный. Никакой выручки. Ну что ж, накажем обоих... Пожалуй, все же без смягчений. Он щелкнул пальцами, и тени вместе с ним почти мгновенно пропали в едва брезжившем той самой свечкою зеве выхода. Тьму освятили за миг сверканье их глаз и лязг цепей… Какую-то секундную вечность можно было слушать родное дыхание, царапая ледяными влажными пальцами дерево и железо.
Огни зажглись как-то сразу, во множестве и многообразии слетевших с оси красок, колыхающихся от бешеного требования расцвеченной публики.
Животный, яростный, выворачивающий внутренности страх заставил Солаля рвануть цепко схваченные железками руки, слишком поздно, чтобы заметить ту цепь, что соединяла табличку на его браслете с табличкой на ожерелье Эви. Боль в глазах напротив внезапно угасла. Из-под врезавшейся в шею цепи лилась кровь.
Под оглушительные овации темнота сжирала толпу.
Mejor de los favores
Игривая и чрезвычайно незнакомая этой излишней, показной и причудливой игривостью Клэр, задорно смеясь, то и дело заигрывая с мимо проплывающими прочими гостями Карнавала, которых Микеле, надо сказать, никак не мог потом вспомнить, провела его сквозь толпу и, почти не задержавшись, скрылась в холодной сталью сверкающих струях фонтана, казалось совсем монолитно падающих вниз.
- Стой! – На миг Микеле показалось, что водная гладь сверкнула лезвием гильотины, в котором, словно в зеркале, можно было увидеть своё собственное отражение.
… Отражение, коварно улыбнувшееся и отвесившее своему изумлённому оригиналу истинно моцартовский поклон. Чему, впрочем, Микеле не успел даже испугаться, потому что нежная и безжалостная рука уже тащила его сквозь режущие струи.
За ними оказалась вполне просторная ниша. Не успев заметить, каким образом, абсолютно сухой Микеле оказался совершенно один перед обычной тёмной дверью, в замочной скважине которой торчал ключик с посвёркивающим брелоком. «Она там!»
За дверью открылась комната, достойная самого захудалого парка развлечений – в ряд по извилистому коридору выстроились зеркала, в неверном, меняющимся ежесекундно свете казалось, что они переливаются и посвёркивают водной гладью. Где-то далеко-далеко вскрикивала зовуще скрипка. Или нет?
Пара шагов. Ещё несколько. Обернувшись, двери Микеле за спиной не обнаружил. Подумалось, что в конце коридора всенепременно должен быть ещё выход. Ещё пара шагов. – Эй!
Отражение в очередном зеркале, заметно устав всего лишь копировать, забавно и нарочито неловко махнуло рукой. Тёмные глаза секунду с насмешкой наблюдали изумление напротив, потом отражение с театральным в высшей степени притворством вдруг перескочило в соседнее зеркало. Оттуда с ухватками истинного мима – дальше по коридору, увлекая за собой Микеле, который сам не понимал, отчего ещё способен двигаться.
Нагнать странную иллюзию, отчего-то это казалось очень, крайне важно. Когда отражение не нашлось ни в одном из окружающих зеркал, вот тогда стало страшно по-настоящему. Пожалуй, даже больше, чем почувствовать, как это отражение легонько стукает тебя по плечу сзади.
А двойнику, видимо, надоело играть. Он уставился на Мике, в попытке что-то спросить немо шевелящего губами, с выражением презрительно-сочувствующей фальши. И начал меняться. Волосы потемнели и заметно удлинились, пиджак бес снял и опустил рядом с собой на пол (тот тут же пропал). Микеле невольно опустил глаза вниз, естественно, ничего не увидев. Зато, когда поднял глаза, вместо рубашки на отражении оказался потрёпанный трикотажный джемпер, а на брюки наплывали кляксы потёртой джинсы.
«Микеле, ты уверен?.. Я так волнуюсь за тебя... Не обижайся, но… Мне кажется, что у тебя не всё хорошо... Может быть, тебе что-то нужно?..»
Голоса родных и друзей, совершенно искренне обеспокоенные, летали рядом, точно так же раня и трогая чуть не до слёз, как тогда.
Вдруг отражение выплюнуло: – Когда же вы заткнётесь-то?
Мотыльки родных голосов, кружащие возле, испуганно прянули и исчезли где-то в темноте зеркального блеска.
– Так лучше. Страшно утомительно слушать тех, на кого плевать, так ведь? А когда они ещё чего-то от тебя хотят…
Ледяные иголки страха, прошивающие насквозь, незаметно таяли. Таяли от закипающего внутри гневного желания разбить это фальшивое, перевирающее самое драгоценное и сокровенное втаптывающее в грязь, болтливое, так похожее на многих, многих других…
– Я – не ты. Это не я! Не я! – отвращение к визуализированному ничтожеству заставило не просто ударить с такой силой, что лицо хохочущего беса размножилось, изуродованное тысячью трещин, но колотить по зеркалу до тех пор, пока в раме не осталось ни одного осколка… Чтобы последующие долгие мгновения наблюдать, как окровавленные осколки юркими серебряно-багровыми ящерками лезут обратно, постепенно составляя того же вновь фотографически точного беса. Только улыбки на лице больше не было, а было что-то вроде страха вперемешку с злобой.
Внезапно он прорвал хрупкую ткань зеркала, схватив Микеле, и, осыпая его миллионом мельчайших злых зеркально сверкающих жал, переливаясь, не в силах до конца расстаться со своей сущностью, швырнув в груду коварного стекла, прошипев:
– Нет, Микеле, я – это не ты. Я – Микеланджело. Но единственная разница между нами в том, что я не боюсь.
Почти уже чувствуя, как хищные пасти зеркал сзади впиваются в спину, Микеле крайне удивился, когда вместо них его приняли руки. Человеческие. Он даже услышал странно знакомый полувздох-полувсхлип, за секунду до того, как обернуться и увидеть в оскале битого зеркала Клэр.
Та лишь тихо и нежно-израненно, ждуще удара уставилась на его враждебно-встревоженно перепуганный, хоть при том отчего-то едва уловимо очарованный этой теперь столь заметной прежнестью в ней взгляд, и, молча впившись белоснежными зубками в свою, впрочем, без того уже прокушенную в паре мест губку, нежно, аккуратно и непременно повела бы Мике к выходу, не оттолкни он ее с испуганным всхлипом.
Мадемуазель Перо пришлось, видимо, слишком много снести от вечера этих глупостей, - так как она едва устояла на ногах, и то только благодаря тому, что мертвой и испуганной за него хваткой вцепилась в плечи глупого Мозара. Последний же, впрочем, только и смог, что повергнуть в удивительное удивление уцелевшие зеркала, а ее саму в еще большее растерянное почти до паники беспокойство, - всего лишь, при всей серьезности эффекта, тихо и отчаянно, точно пятилетний мальчишка, разревевшись, так и не повернувшись к Клэрри. Она, впрочем, только сжимала его плечи, - почти буквально тисками,- и от этого месье лишь утвердился в диктанте страха.
- От-тойди от мен-ня… - Тихо и жалко трясясь, прохнюпал он предназначенную для проявления грозности очень оригинальную отчаянность, на что она только тихо и замерше прищурилась… И молча упрямо покачала взъерошенной головкой. Брови Мике подскочили едва ли не до корней мозарственной гривы.
- Н-не отойдешь? – Месье был враждебен и раздражен, к тому же монолог его прерывался непроизвольными рыданиями. – Ты вообщ-ще… Даже в ж-жизни… Вечно лезешь… И вечно с г-глупостями. И не отлепишься же… П-противно…
Голос глупого Моцарта двадцать первого века трясся все тише и к концу фразы вовсе сошел по диминуэндо на пианиссимо. Клэрри, впрочем, только и гладившая его во время речи по голове, не отпуская теперь уже руки своей невольной жертвы, в ответ даже не помыслила, как он рассчитывал, сказать что-нибудь резкое в ответ или отцепиться, подобно мотылькам,– но зато вдруг хмыкнула – так уверенно-нахально и по-настоящему беззащитно, что он почти перестал сомневаться… В чем-то.
- Послушай… Ты, конечно, большой придурок и временами совершенно чертов эгоист… Но ты же не нарочно… Т-то есть, я же тебе нужна, чтобы отсюда выйти. К тому же… – Тут мадемуазель едва заметно и только на миг смешалась и растерянно почти вздернула для скрытия такого позора носик. – Я тут – твое отражение.
- Что..? – Мике даже сам сжал от такого ее ручку и соизволил взглянуть в отчего-то влажно и совершенно уж предательски затем блестящие глаза мадемуазель.
- Все об этом потом. Сейчас нам стоит отсюда убираться.
Резонность довода и требовательность маленькой, но цепкой и сильной ручки, почти насильно и немедленно повлекшей его по коридору, весьма убедительно убедили Мике, что ему во-первых стоит, а во-вторых придется подчиниться ее желанию. Следует признать, что итальянский Мозар впервые в жизни принимал чьи-то о себе заботу, мнение и помощь не только вообще и безропотно, но без малейшего страха.
…Выход нашелся неожиданно и скоро – ей оказалось довольно юркнуть с ним за второе из минованных ими зеркал (старейшее, но удивительно ясное свечадо, края которого терялись во тьме, и в существовании которых он был не до конца уверен – так холоден и стеклянно вязок стал воздух на секунду до того, как парочка нашлась в длинно потемковом коридоре, освещенном едва и только лишь чуть уловимым и свечно нежно трепетливым светом, отчеркивавшим на полу контур двери где-то справа.
Она уверенно и быстро пробежала пальчиками по ручке, и почти тут же после этого оказалась вместе с ним внутри - и так быстро захлопнула тут же защелкнувшуюся на замок дверку, что месье Локонте чуть не сбил, поторопленный той, Клэрри с ног.
Кстати, сделай он это, она бы вряд ли ушиблась – пол мягко и тепло освещенной камином с витиевато разрисованной пурпурной шторкой и двумя-тремя десятками свеч комнатки был укрыт мягчайшим персидским ковром.
- Вот теперь все. – Она, тихо и тяжко дыша, прижалась спинкой к стене у двери и едва немедля не утопила его в колодезной темноте своих широко распахнутых глаз. Она, к слову, это бы с полным успехом совершила, если бы не дикая боль от осколков, впившихся ему во все тело, и не полное непонимающее недоверие его взгляда.
- Что мы тут делаем? И с чем это и что – «все»? – В его глазах тихо угасали пеплово уже почти догорающие испуганно-непривыкшая злость и боль. Впрочем, она на это лишь скептически оглядела его израненные руки, грудь, спину и лицо, и окровавленную рубашку.
- Ну что ж… К их же автору правила. – Задорно вдруг прошептала себе в кулачок и тихо хлопнула в ладоши, одновременно толкая месье Локонте в чудом уцелевший отрезок предплечья на мягкий диван у стены, кстати, единственной из всех в небольшой комнатке не занятой книжным шкафом в потолок, - зато украшенной гобеленом и совершенно хамски плюхаясь рядом с ним. На столе у дивана, к слову, совершенно спокойно, точно это не она пару секунд назад тут отсутствовала, исходила преароматнейшим паром тарелка с пастой по-римски. Он на это все, впрочем, только с недоверием покосился на столь недвузначно себя спозционировавшую безумную мадемуазель:
- Почему я должен тебе доверять?
Она только устало и невероятно чарующе-роково тряхнула гривкой и уставилась на него в ответ – странно терпко-шоколадно и домашне тепло:
- А тебе обязательно мне доверять, чтобы не ходить зеркальным ежом?
Не дождавшись ответа, она странно рвано и резко, точно рвя невидимую нить кукловода, но при этом невероятно аккуратно и почти неощутимо вдруг дернула за ближайший к ней и засевший у него в плече осколок. Тот исчез, едва оказавшись зажатым у нее в пальчиках, а сама безумная тихо и со знающим видом дунула на от него рану – от чего та исчезла значительно быстрее.
Микеле вытаращился на бедняжку так, будто пред ним неожиданно оказалась злая колдунья, - она же только тихо и облегченно-нежно хихикнула:
- Ты лучше ешь. Поверь, какой бы я ни была ведьмой, хуже тебе от леченья не будет.
Мике на это тихо и иронично фыркнул, но и в самом деле позволил себе голодно наброситься на еду, одновременно подставляя врачевальным операциям спину. Камин потрескивал в наблюдении этой спасательной операции, впрочем, всего около пяти минут, - по прошествии которых Мике тихо и горчаще-нежно улыбнулся, отставляя пустую тарелку, естественно: - Так что ты там говорила… Про отражения?
Ее, казалось, насмешил вопрос – во всяком случае, им у Клэрри была вызвана ласковая почти, не будь так терпкой, улыбка.
- Ну, это не так сложно. Отражение есть у каждого – и у каждого отражения все с оригиналом противоположно. Вот, например: ты боишься этого всего и оно тебе чуждо, а я тут понимаю все, и даже своя…
Он тихо замер от догадки, она же потупила взор.
- Ну что ж… - Странно спокойно и уверенно огненно шепнул он куда-то ей в скулу, поворачивая одновременно личико мадемуазель за подбородок к себе. – Танец в этом случае будет жесток…
- …Но слишком дорог исполнителям. – Шепнула она ему в пальцы, медленно и тихо зарываясь собственными пальчиками в его гриву на затылке и мучительно медленно наклоняя голову месье набок, робко потянувшись к нему…
- Я УСТАЛ СЧИТАТЬ!.. – Вдруг раздалось полуистерическое от камина. Двое шарахнулись друг от друга, а очевидный в нем рванолацканный проводник ткнул в них свернутыми трубкой правилами. – Я уже не считаю! Но правила 6, 7, 8, 10, 13, 15, 21, 22, 25, 24 и 32* вы нарушили полностью, снесли под корень! А шоколад?!. И… И…
- …И вы забыли о первом правиле. – Вдруг донеслось откуда-то от окна совсем не громкое и даже тихое, но заглушившее все прочие звуки шелковисто тембровое высказывание.
На последнее все обернулись – Микеле – издерганно, но твердо и с готовностью драться до конца, Клэрри – дерзко и гордо, а рванолацканный – немедленно приняв вид самого благовоспитанного почтения и изумленно, с льстивой готовностью произнеся:
- Мессир, как вы могли подумать! Просто я не ожидал вас… Тут.
Автор же высказывания и мессир в одном лице, оказавшийся самым что ни на есть обычным, но с до странности живым блеском изумительно глубоких синих глаз отчего-то, тем не менее, с черными бровями и ресницами и ужасающе вороньегнездовой, золотой, как пшеница Прованса гривой, за одну которую в эпоху инквизиции подлежал бы немедленному сожжению по обвинению в ведьмачестве и облаченный в черные галстук, рубашку и бальные брюки с фраком, на это только устало и невероятно ловко завертел в музыкально длинных и нервных своих пальцах длинную трость черного дерева и с черным же стальным набалдашником в виде головы пуделя, еще тише, но куда отчетливее ответствуя:
- Я мог подумать это так же, как и что-либо другое. Что же касается лично вас, я весьма безрезультатно могу часами думать о том, каким образом победить вашу привычку к лести.
- А что именно гласит первое правило? – Истомленно и слабо, но совершенно беспардонно твердо поинтересовался вдруг для себя самого Мике.
Проводник на это возвел очи горе, видимо в ожидании покарания наглеца, Клэр гордо и чуть удивленно улыбнулась спросившему, а адресат вопроса удовлетворенно и с живейшим интересом вскинул в его сторону бровь, странно уставившись и невольно состроив умильно почти пытливую мину:
- Первое правило, месье, гласит, что здесь происходит действо, которое подчинено только своему организатору, имеющему право на все, включая даже помощь гостям. И, пользуясь случаем и кусочком моей вечной нехватки времени, позвольте поблагодарить вас. – Мессир гордо тряхнул в адрес Мике головой, что, видимо, означало у него поклон – впрочем, могущий быть легко перепутанным с нежеланием лишиться поля обозрения из-за своей же гривы. – За факт вашего проживания в этой бессмыслице, собственно. – Тут мессир позволил себе махнуть левой рукой в сторону распахнутого в море лунного света окна с бьющейся на ветру занавеской.
- Я рад, что оно не в корне напрасно. – Микеле все же сорвался на ноги, и, отвешивая молниевый мозарственный поклон, заявил: - Но если вы и правда мне благодарны, мессир… Или как вас там? – Тут грустный Мозар двадцать первого века тихим и горьким смешком хмыкнул себе в кулак. – Так если вы и правда думаете, что я чего-то стою…
- …А вы не пожалеете? – Мессир сощурился на него таким беспечно ясным образом, что месье невольно осекся, осознав, что его желания поняты здесь много раньше, чем выдуманы им самим.
- Нет. – С твердостью того же осознания, хоть и так же слабо, заявил потому он прищуру. – Никогда. - Что ж, хорошо. В мессирском взгляде теперь сквозило явное уважение. – Тогда…
…Мике не уловил случившегося – только ощутил, что позади него куда-то пропало тепло и то нечто странное и неуловимое, что всегда ореолом осеняло Клэр. Хоть впрочем, оглянувшись, он рвано, но едва ль не успокоено выдохнул – напротив него стояло зеркало, за стеклом которого, в почти идентичной этой – с точностью только до наоборот в каждом элементе комнате стояла она – в такой же точно позе, как и он.
- Вы просили ясности и права свободы и выбора. Теперь я вас прошу. Вся квинтэссенция их в вас и перед вами. Вопрос… - Мессир на этом криво и почти ранено усмехнулся. – Нужно ли вам только ваше отражение? – В шелковом голосе чувствовалась ирония, а в руке у себя Мике неожиданно ощутил стальной молоток. – Ведь истинная свобода в том, чтобы ни в ком не нуждаться и ни от кого не зависеть… Хоть, может быть, в чем-то ином. Но так или иначе… Отражение удобно и понятно, - его можно даже носить с собой в кармане. – (Мессир задумчиво повертел у себя в руке черт знает откуда там взявшийся осколок зеркальца). – Но стоит его освободить… – Он тихо и солнечно лунно улыбнулся, отходя вглубь комнаты и удобно плюхаясь в кресло у камина, лишь ткнув перед тем длинным пальцем на отчего-то итальянскую надпись «Uscita»(«Выход») наверху зеркальной рамы. – Чаю?
Мике лишь тихо, задорно и как никогда блестяще и живо улыбнулся. - Только вопрос. Зачем вам мне помогать?
Чудесно хипповатый же мессир лишь хмыкнул с приглашающим жестом: - Всегда желавшей зла…
- …Творившей лишь благое. – Улыбнулся музыкантистый малевальщик, и, резко ударив молотком по стеклу, с полубезумным и все так же мозарственно счастливым почти смешком растворился в водовороте осколков.
- Хоть одно правило не нарушили. Но… Но что их ждет дальше..? – Рванолацканный казался потерянным и совершенно хмуро лишенным опоры несчастным бюрократом.
- А мне почем знать? – Мессир закинул ногу на ногу и снова ловко крутнул в пальцах чернопуделевую трость. Тихо, до музыки счастливо рассмеялся. – Никто на свете этого теперь не знает… Кроме них.
Осколки света свеч кружились в смешливо нежном вальсе. Рванолацканный, пораженно разинув рот, разглядывал место, где еще полминуты обратно стоял Мике Локонте, в неподдельном восторге и удивлении.
- Кстати, - вкрадчиво хмыкнул мессир уже от окна, - я даже правил не нарушил. А вы – за полторы секунды два…
* 6 – Здесь не приветствуется никаких необходимостей и желаний, - кроме, конечно, служащих к пользе формальной аппаратной функциональности. 7 – Здесь запрещено кого-либо понимать. 8 – Здесь запрещено кого-либо утешать. 10 – Здесь любые физические контакты на расстоянии менее, чем один метр, разрешены только из соображений похоти или ненависти. 13 – Запрещены любые неоднозначные фразы и/или действия, подлежашщие двоякому толкованию и несущие любое сложное и требующе мышления значение. 15 – Запрещено пробуждать в ком-либо участие, дружеские или любые другие чувства к своей особе. В случае нарушения данного правила карается только пробудивший(виновник чувств). 21 – Запрещено быть искренним с кем бы то ни было. Пресечение и ущемление искренности во всех ее провлениях приветствуется. 22 – Запрещено повиноваться чему-либо кроме бюрократических справок и этих правил. 24 – Запрещено возражать любым действиям над собою или прочими, производимым в рамках действа – независимо от их результатов относительно объекта. 25 – Строго запрещено плакать. В случае успешного скрытия данного акта от окружающих наказание за нарушение смягчается в допустимой степени. 32 – Запрещено врачевать зубы, души и раны всех сортов, в особенности полученные вследствие наказаний.
Авторы: Blowing...Wind, Анжелика-Анна Название: El derecho oscuro Жанр: гет, мистика, даркфик, AU, songfic. Рейтинг: NC-17. Статус: закончен. Размер: макси. Краткое описание: Попасть на Адский Карнавал... А вдруг он уже вокруг? Предупреждение: кроссовер с "Карнавалом Дьявола".
Los reflejos de la Muerte
Мервана язык не повернулся бы назвать слабаком, но он даже опомниться не успел, как точнёхонько из стальной хватки невидимого охранника влетел в кабинет. Перед глазами мелькнуло на редкость светлое, если учесть место и время, и звеняще-свежее, как бывает только в просторных, современных, как говорится, с претензией, новейшей постройки зданиях.
Впрочем, это был лишь миг, Мерван тут же оказался впечатанным лицом в гладкий, производящий впечатление стеклянного, стол. Прошептал смех, прошуршало платье, и перед ним встала, с явным неудовольствием прервавшая веселье обиженная маска. Скинув задрапированный чёрным кружевом кусочек картона с миловидного, хоть и неживого, даже кое-где поразложившегося уже лица, она секундно впилась изучающими болотисто-безмозглыми глазами в своего визави, после чего, удовлетворённая результатом разглядывания, звонко щёлкнула обтянутой перчаткой костяшкой пальца по его серьге:
– Не переживай ты так, не так уж ты и похож на алжирца.
Готовящееся возражение маска словно и не думала замечать, от чего оно тут же потухло, горько продымив где-то внутри.
– Вообще, тут скучно, – скривилась маска, сверкнув вдруг черепным оскалом. – Особенно, знаешь, эти все правила.
Здесь существует одна и только одна, разумеется, тайная формула успеха, не включающая в себя лизание пяток, здесь допустимы любые ошибки в области всего остального, кстати, не являющиеся ошибками…
Соблюдать надо, иначе… А хуже воровства ничего нет. – Я не вор…
– Конечно, нет! – Муть глаз почти улыбчиво заплескалась, грозясь вот-вот вылиться из глазниц. – Для этого нужно что-то из себя представлять. Был бы ты вором, с тобой бы говорили по-другому. А так… Тратить время на тень никто не хочет, но мне же надо получить сатисфакцию. Придётся самой. Не то чтобы я хотела, просто положено. Хотя…
Комната двинулась вокруг, плавно переливая свои очертания, пока гладкая поверхность стола не стала вдруг стеной, на которой, совсем как пришпиленный жук, распластанным оказался неучтивый и в высшей степени неудачливый гость.
В отражении стены можно было с точностью увидеть себя, оставшегося без рубашки и отчего-то босым, увидеть и ту, что, мягко стащив длинные перчатки с полуистлевших рук, скручивала их, похрустывая костями, пока не развернула длинную верёвку. Или то, что таковой казалось.
Дальше время сплеталось из проклятий и ругательств на нескольких языках, тёмно-розово полосующих темноту отражений, и отвратительно ошеломляющей реальности и абсурдности боли. Да, ещё был смех. Смех, привычный и до сих пор режущий. Равнодушный, разве что малость удивлённый смех над странной тенью, посмевшей помыслить себя равной человеку, позабывшей отведённое ей место.
Закончилось всё так же вдруг, как вдруг перестаёт дождь. Тишина, и пальцы больше не царапают бессильно стекло, а вцепились в шершавость старой стены. Очень знакомой старой стены.
– Ты руки-то опусти.
Голос. Этот голос выбивает почву из-под ног, пожалуй, лучше, чем пропавшая тленная барышня. Он уже отвык от этого голоса, а поди ж ты. Сразу узнал.
Руки опустились сами собой, чуть ли не быстрее, чем удалось обернуться, что в данный момент было равносильно сложной задачей. И всё же боль на пару секунд отступила, гонимая стойким ощущением нереальности происходящего – Мерван стоял посреди своей квартиры. Не той, в которой сейчас Беранжер укладывала спать сына, а в своей, родной. Он был дома.
А в кресле у окна сидел отец. Живой. Сидел, потягивая чубук старомодного кальяна, читал газету. Смотрел внимательно и родно. Так, что хотелось кинуться на шею и…
…И что? С гадким чувством осознания своей неправоты, своего неправа даже, Мерван остановился. И сразу почуял, кожей, верно, – больше не сделать и шагу, поздно. И тот, напротив, – не стал чужим, нет, но гораздо больнее, чем от вновь приобретённой полосатости, стало от того, что тот родной явился для обвинения же.
Но в голосе не было обвинения. Была только горечь и усталость:
– Значит, тебе обидно за меня, Мурад? Тебе? И ты решил, что смог больше? Полез не в своё дело, только-то. Знаешь, я думал, что оставил семью на мужчину. Но ты просто зарвавшийся мальчишка, не больше.
Отец не желает даже отвести глаз, когда снова появляется маска, и неодолимая сила тянет Мервана на стол, впрочем, это уже стена, та самая, шершавая и тёплая. И смех совсем не трогает, потому что тихие слова взрезают вспухшие полосы ножами.
И снова тишь. Бьющая по ушам. Он находит себя на полу, плохо соображающий взгляд утыкается в черноту каблука.
– Вы долго собираетесь тут валяться?
Голос, да, знакомый. Прохрипев пересохшим горлом что-то про помощь и её нужность, протянуть Фло руку и увидеть слегка опешившие даже от такой наглости глаза Сальери.
– Вы забываете свои обязанности. Тень не имеет права лежать в присутствии оригинала.
Резкий рывок, замеченный затравленный взгляд на массивное бюро, острый смешок, умело скрытый, тихий шёпот в лицо:
– И, поскольку я сегодня не узнаю себя, последняя милость – я помогу вам никогда не нарушить более своего предназначения.
Множество маленьких цепей звякающими змеями обвивают две фигуры в неверно разрывающим мрак кабинета блеске свечей, взводят свои медно-жальные головки и, ободряемые обречённым в той же степени, что и обрекающим, впились, прорывая, навеки связывая две фигуры и унося во тьму.
Pull Over
В мягком, уютном кресле под совсем домашним абажуром, радостно, но нежно освещавшим небольшую комнатку, было бы даже хорошо, если б Мелисса хоть сколько-нибудь заметила, где сидит. Увлечённая дальнейшим запутыванием в соцпаутине, похожая на некую, беспечную от своих, самой себе кажущихся такими внушительными, размеров, бабочку-махаоншу, она просто-напросто не замечала комнаты, в которой находилась. И, если б попросили вот так сразу, немедленно, описать хоть то же самое кресло, в котором она так удобно расположилась, пожалуй, что и не смогла б.
Надо сказать, что окружающих теней, периодически всплывающих в комнате, Мел также не замечала. Они колыхались рядом, постепенно их становилось всё больше и больше, они заполняли комнату наподобие темноватого тумана. Который, однако, абсолютно игнорируемый мисс, не мешал ей ни дышать, ни существовать в данную минуту. Туман подступал, всё стараясь проникнуть в худенькое свернувшееся калачиком тельце, злился и негодовал, нашёптывая гадости, но был бессилен. Маленькая мерзкая коробка, дававшая видимость нужности и значимости, коварно и без боя побеждала реальность Карнавала. Сгустившись от злобы до состояния почти чёрного какого-то роя, тени, собравшись с последними остатками отчаянного желания победить, перед тем как пропасть безвозвратно, растворившись от собственного осознанного вдруг несуществования, кинулись в приступе последнего доступного им ощущения – ярости, на обманщика, превзошедшего их искусство.
Экранчик погас. Тени пропали.
Пару минут Мел досадливо пыталась оживить вырубившийся телефон, но, убедившись, что трясти и тыкать в кнопки бесполезно, отбросила его куда-то в сторону. Посидев немного, по-детски поболтав ногами и осматривая милую, располагающую обстановку – молочные стены, нежно-салатовую мебель, лёгкий стеклянный журнальный столик, стеллажи с книгами, Мел поднялась. С трудом отыскала телефон и, ещё минут десять поколдовав над ним, слегка нервно дрожа губами, чуть не разобрав на составные части, но так ничего и не добившись, отправила обратно. Обиженно надулась, побродила по комнате, разрываясь между желанием уйти и странной боязнью того, что кто-то войдёт и застанет её, так глупо слоняющуюся, маясь бездельем. Это же комната отдыха, здесь положено отрешаться от забот, читать книжки, дремать под спокойную Музыку. А не рыться в телефоне. И вообще.
Подойдя к стеллажам, Мел взяла одну книжку. «Справочник этикета». Усмехнувшись презрительно, вернула испорченную бумагу на полку, пробежала глазами по корешкам книг: «Мадам как предпринимательница: управление карьерой в публичном доме», «Последний шанс на любовь – предсмертная романтика», «Корпоративная служба убийств»*. Поморщилась.
Досадуя на самоё себя, не проявившая интереса к чтению мисс буквально бросилась на диванчик, заставив себя закрыть глаза и усердно стараясь расслабиться. Но слишком давила тишина. Обволакивающая, вкрадчивая тишина, выбивающая всё из головы, заполняющая её какой-то ватой. А после как-то незаметно заменяя эту вату цепенящими воспоминаниями. Вот она одна, так же лежит, только в своей кровати, и вдруг ей на голову опускается тяжёлая властная рука: «Вставай, золотце. Папочка дома». Вздрогнув, и даже от себя постаравшись скрыть чуть было испуганно не слетевшее с губ «Фло!», Мел вскочила как ошпаренная. До жути знакомый голос словно застыл в ушах, а прикосновение было настолько ощутимым, что теперь желание было одно, и вполне определённое, – сбежать куда угодно отсюда, только бы не оставаться одной.
Да, куда-нибудь, где не будет глупых диванов, дурацких книжек и тишины. Где будут люди, разговоры, смех, жизнь. Надо найти Фло всё же. Если он ещё не ушёл, бросив её тут.
Всё это сбито пронеслось в голове за те полминуты, которые потребовались, чтобы нащупать трясущимися руками телефон. Впрочем, по лицу мисс можно было судить разве что о крайней степени раздражения, да и то по невозможно усталому вдруг взгляду.
С бесконечным желанием свободы Мел толкнула дверь. Безуспешно. Попробовала потянуть на себя. Подёргала с остервенением в разные стороны, проклиная всё и всех. Ручка жалобно клацала, но дверь показалась вдруг совершенно ненастоящей, словно бы это и не дверь вовсе, а так, обманка, нарисованная на стене. Холодком по спине проскользнула дикая мысль о том, что она так и останется забытой здесь, просидит всю ночь, а, может, и больше, абсолютно одна, и никто так о ней и не вспомнит. Это же просто глупая случайность! Фло, уходя, случайно захлопнул дверь… Попытки стучать и кричать также ни к чему не привели.
– Ладно…
Почти со слезами улыбаясь, как от злой шутки, неудачливая мисс отошла от двери, признавая своё поражение.
Но стоило ей отвернуться, как взгляд моментально упёрся в спасительный выход. Поспешив к нему, Мел схватилась за ручку… Нет, только за старый потрёпанный холст декорации, грубо при ближайшем осмотре нарисованной. С почти звериной яростью декорация была сорвана и сброшена на пол. Осатаневшие вмиг, совсем даже ослепшие от боли глаза уже искали следующий предмет для бессильной мести, но гнев схлынул так же быстро, как и вспыхнул.
И причина этому была проста. На журнальном столике обнаружился старинного вида телефон, а рядом с ним карта необходимых номеров, совсем как в отеле. Быстро набрав номер «дежурного» и услышав спокойное женское «Слушаю Вас, мисс Марс», даже не удивившись, откуда известно её имя (мало ли, может тут везде камеры), Мел выпалила:
– Я в комнате отдыха, или… не знаю, как это называется… Но я не могу выйти, дверь захлопнулась…
Голос в трубке был услужлив и спокоен: – Я поняла, мисс Марс. Не волнуйтесь. Сейчас мы пришлём рабочего, вам помогут.
– Спасибо! – совершенно ребячьи, стараясь не расплакаться, прошептала попавшая в очередную смешную беду мисс.
Следующие полчаса (ходики, никак не вязавшиеся с общей обстановкой в комнате и так пугающе напоминающие те, что висели в детской, были, как и те, предельно точны) прошли в тишине, прерываемой редкими подавленными всхлипами сидящей на полу у телефона Мел.
Если бы мы заглянули в комнату ещё через полчаса, мы бы увидели её там же, разве что в истерике. Столик был опрокинут, а телефон валялся рядом, из трубки насмешливо неслось записанное «Я поняла, мисс Марс. Не волнуйтесь. Сейчас мы пришлём рабочего, вам помогут».
«Да прекратите же! Мэл!»
До мурашек отчаянный и затерявшийся голос Фло заставил полусумасшедшую мисс подняться и ткнуться со всей возможной решимостью в дверь, раз, наверное, в сотый, уже не отдавая себе отчёта в том, что творит, и не надеясь совершенно на свою способность помочь.
И выйти. Промозглый воздух, как из подземелья, облепил мокрые щёки. Моментально забыв и о комнате, и о цепком страхе, в плену которого оказаться было во много раз ужасней, недавняя пленница побежала по тёмным коридорам, путаясь в поворотах и желая найти только одного. Или хотя бы того, кто сможет к нему вывести.
Увидев в конце коридора две фигуры, Мел несказанно обрадовалась. Правда, парочка никак не отреагировала на странную, так бестактно налетевшую на них со спины, мисс. Как и следующий встретившийся Мел человек, который только поправил недоумевающую маску, когда после сотни вопросов и просьб, Мелисса умоляюще схватила его за руку.
За каждым поворотом Мел встречала всё больше теней. Когда пришло осознание того, что все эти призраки её попросту не видят? Сложно сказать. Да и неважно. Они не отмахивались, они только совсем не замечали её, её слов, слёз, а от прикосновений разве что незряче оборачивались вокруг и спешили уйти, словно на секунду смутившись чем-то, почувствовав необъяснимое неудовольствие.
Потом и рыдания ушли, оставив по себе только неровное охрипшее дыхание. Вконец потерявшаяся мисс как сомнамбула шла сквозь плотную толпу, привидением скользя сквозь густой туман тел, глотая этот туман. Никому уже не надо было насмешливо объяснять мисс тщетность её усилий, равно как и существования. Аксиомы в доказательствах не нуждаются, как известно. И давно пора была ей остановиться и пасть, окончательно дав этому сероватому туману унести себя. Куда-то к чёрту.
Но шла. Шла, упрямо, хоть и после нескольких первых сотен механически несколько дёргая все дверные ручки, попадавшиеся на пути. Где-то на грани сознания мелькала мысль о том, что Ад, кажется, у каждого свой.
Одна из ручек неожиданно поддалась, и Мел оказалась на краю пустоты. Но пустоты, совсем не похожей на ту вязкую серость, что окружала её до того.
Эта пустота была чистой. Белоснежность, простершаяся так далеко, как только было возможно увидеть. Казалось, что и воздуха здесь нет. Даже ступать в эту бесконечную пустоту было бы страшно, ведь некуда, вдруг попросту упадёшь?
Мел не успела об этом подумать. Сопровождаемая только лязгающим щелчком захлопнувшийся двери, она подбежала к Фло, застывшему где-то в этой пустоте, и, зарывшись в рубашку, обняв найденного так крепко, будто готового вот-вот разбиться или исчезнуть, дала волю слезам.
* Книги под такими заголовками действительно существуют
Авторы: Blowing...Wind, Анжелика-Анна Название: El derecho oscuro Жанр: гет, мистика, даркфик, AU, songfic. Рейтинг: NC-17. Статус: закончен. Размер: макси. Краткое описание: Попасть на Адский Карнавал... А вдруг он уже вокруг? Предупреждение: кроссовер с "Карнавалом Дьявола".
Tant De Lendemains …Месье Мот не помнил времен, когда был неспособен или не в состоянии что-либо совершить, при этом твердо зная, что таковые бывают у всех кирпичиков.
…Безлюдье и пятисотый коридоровый поворот. Зачем он только их считает..? Он ведь не хочет вернуться.
До идиотической и злой собственной пустоты живо преследующее его раздражение от увиденного на миг за четырехсотым очередного рассвета – теперь отчего-то Валь-д’Уазовски родно и противно ноябрьского, - разом захлебывается на пятьсот первой безлюдной развилке, когда месье, сам не очень поняв, что стряслось, вдруг просто проваливается в черноту. В никуда.
…И как они только смогли догадаться о его ненависти к рассветам..?
…Холод ударяет внезапно и почти нежно в своей жестокости, - и месье остается только распахнуть глаза – тут де обжегши их о слепящий белый. Отчего-то осознание, что это всего лишь белый – не вакуум и не туман, приходит сразу и с присущей цвету ясностью. Ясностью…
Он ненавидит белый цвет.
«Декорации должны быть максимально легкими, но оптимального для фиксации веса» -
Ударяется о сознание, тут же испуганно прянув в никуда.
Молчание. Как удивительно, ему куда лучше в тишине, так безжалостно обычно сводившей его с ума.
Месье даже не пытается подобрать и спрятать до лучших времен обрывки разума, - зато у него очень неплохо выходит валяться на смешно неощутимой пустоте – отсутствие времени несовершенно кажется счастливым бонусом. Сначала его пальцам чудится их оскольчатая острота, затем теряется ощущение пальцев, и пустота медленно перетекает на предплечья, постепенно охватывая локти и подбираясь к плечам… Месье Мот наслаждается.
«Фло!» - вдруг, развеяв ничто, раздается среди белизны отчаянно полузадушенное, снова повергая месье в совершенно ему несвойственный трепетовый восторг и заставляя опаленно подскочить на ноги и броситься куда-то в сторону воскликнувшей… Через пару шагов звонко и больно ударившись в невидимую преграду.
Месье, всхлипнув какое-то ужасно приличное проклятие, отлетел к другой стеклянной и совершенно не ставшей от этого более видимой стене, зарычав одновременно тихо и слезно катившимся по разрезанной вскриком пустоте незнакомо знакомым до боли всхлипам.
Следующий час, - время зачем-то снова появилось, вспомнив о его телефоне, - месье, одновременно невольно подслушивая все фазы отчаяния столь к нему тяготевшей заключенной, безрезультатно бился во всё новые стекляшки, бывшие прочнее пуленепробиваемых и прозрачнее органических, - пока, наконец, не свалился на колени, выброшенный невидимостью своей клетки снова к началу пути и тихонько все же всхлипнув своему бессилию. И только…
- Да прекратите же! Мэл! - То ли с рыданьем, то ли с обрывком отчаяния выплюнул он ответный вскрик в пустоту. Затем откуда-то из комка в горле снова выбилась темень. _____________________________________________________
…Месье очнулся довольно скоро, но сил его хватило только на то, чтобы всползти вверх по прозрачной стене и ждать новых звуков – если только прорезь в пустоте не затикали откуда-то слышавшиеся ходики. Но когда Мэл, молча и совершенно беспрепятственно буквально влетела в него, немедленно забившись в складки рубашки месье и горько разрыдавшись, Флоран даже сумел ее накрепко обнять и покачать головой на безмолвный жест рыданья к выходу. Мисс Марс даже не смогла протащить его туда насильно.
И тогда, - по всей видимости, согласно диктанту коммерческого упрямства, - несчастная мисс совершила самый большой промах своей карьеры: она ухватила месье за плечи и смешно ткнулась ему в губы своими собственными губками, робко и, кажется, впервые в жизни не заученно приоткрывая ротик…
Безумство счастья его ответной тихой нежности и ее полумиражной страсти продолжалось около трех с четвертью минут – ведь ходики были предельно точны, - но лишь потому, что она успела по их прошествии ухватить несколько ошалелого от такой резкости месье за руку и потащить его к выходу…
- Бамс!
Она виновато и непонимающе оглянулась на с тихим стоном снова оказавшегося возле первой стекляшки Флорана, а он лишь безумно-виновато улыбнулся.
Deux conversations en verre Ещё не вполне осознавшая всю прелесть своего свободного перемещения, но уже слега по-новому встревоженно-напряжённая мисс простодушно подошла и протянула руку.
Месье только раздраженно почти - если бы не потерянно фыркнул, тихо и отчаянно вперившись в нее и, еще не до конца восстановив баланс дыхания, прошептал:
– Иди отсюда, пока не случилось еще чего-то. Ищи кого-то из наших, но лучше просто выход. Ты вообще в своем уме? Вбегать на непонятную территорию, куда-то меня тащи... – Тут месье со страшной силой закашлялся от хлынувшего в легкие воздуха, наконец сумев выпрямиться после удара спиной о стекляшку, и потому мадемуазель была лишена шанса услышать окончание его речи.
Мисс же лишь поглядела потерянным в огромном магазине ребёнком (привычный испуг своего одиночества, помноженного на два, однако уступал место то ли ужасу, то ли бешенству не до конца ещё ощутимого бессилия) и тихо до резкости, почти без пауз выдала:
– Никуда я одна не пойду. Поднимайся.
Он только скептически на нее фыркнул, кое-как и снова по стенке всползя на ноги, и, в последний раз кашлянув, грустно-саркастично усмехнувшись:
– Тогда мы умрем тут вдвоем, не успев даже трахнуться, к чему, как видимо при нервозности обстановки, вел твой хитроумный план. И если ты размозжишь мне голову об одну из этих моих личных стенок, я не скажу, что пожалею об этом. – Тут месье Мот фыркнул и гордо тряхнул своей растрепавшейся гривой. – Уходи. Я допускаю, что там, – он кивнул на маячившую вдалеке захлопнутую за ней дверь, – опасно, но там у тебя будет шанс. Тут у тебя шансов нет. И если ты хочешь тратить свою свободу на лоха вроде меня, я сильно в тебе разочарован. – Месье, казалось, рычал вместо того, чтобы говорить. Убирайся. – Отрывистостью это слово напоминало выстрел. – Это мои проблемы.
Едва дождавшись конца этой речи, нетерпеливо даже морщась во время её произнесения, словно отмечая про себя тычок за тычком, но и не замечая их (да в этом ли дело?), мисс уже открыла рот, чтобы разразиться каким-то слезливым бредом, но, неожиданно озлившись, потемнев глазами, бросила:
– Не хочешь идти? Или не хочешь идти со мной? Тогда я и с места не сдвинусь. И да, о потерянных шансах не жалей, они все наши. Пользуйся. И хватит уже сожалеть обо мне.
Внезапно дрогнув и голосом, и сердечком, чувствуя, как щёки заливает краска, мисс застыла, ожидая своей участи.
Месье только покосился на нее из-за сдвинутой брови, грустно чуть усмехнувшись, как усмехаются наивности или детскости, и, вытянув, точно слепой, руку, легко шагнул к ней - три раза, немедленно после упершись ладонью в стекло и прижавшись к нему так, что мисс осталась еще в полушаге по ту сторону.
– Послушай... Дело не в тебе, и вообще... Я просто не выберусь. – Тут месье тихо фыркнул, невольно зло пиная стекляшку. – Но... Это же не повод тебе тут застревать. Прости, что нахамил... – Флоран хотел было положить руку на ее плечико, но, наткнувшись на преграду, только горько усмехнулся. – Иди. Потом если сможешь – попробуешь позвать на помощь... Если захочешь, то есть. Только иди. Я... – Месье запнулся, чуть не покраснев едва заметно сам. – Я думаю, это рациональнее всего. По времени... – Он уронил взгляд в пустоту, стараясь сдержать дальнейший дробный свой бред.
Увидев такую незыблемость пустотных пут, мисс не удержалась от резкого и в высшей степени наивного жеста – потянулась к руке месье. Не встретив преград, кроме разве что окаменевшего в ожидании взгляда, дотронулась до вымерзшей руки. Порывисто обняв, обессилено и непоколебимо прошептала:
– Уйду только с тобой. Давай попробуем ещё раз, вместе. Ты выберешься, Фло. Мы вместе...
Он только фыркнул грустнее и решительней:
– Мел... Девочка ты... – Фло невольно усмехнулся и нежно ее обнял. – И утопистка. Ты знала. – Грустно усмехнулся он, нежно беря ее личико в ладони. – Так что если хочешь... давай. – Месье странно и задорно улыбнулся, беря ее руку и зачем-то жмурясь. – Веди.
– Пойдём. – Мел, подтверждая такое легкомысленное звание девочки, просияв лицом, подхватила Флорана за руку и стремительно кинулась к двери, намеренная преодолеть те преграды, с которыми ещё не встретилась.
Фло же только совершенно доверчиво несся наослеп с нею радом, удивляясь тому, что стекляшки куда-то делись и очень твердо намереваясь вскоре снова с ними встретиться, – пока не споткнулся наконец о ничто, отпустив Мел и совсем не больно приземлившись на пустоту и с легкой усталой улыбкой приоткрыв один глаз. – Упс...
Уже схватившись за ручку двери, Мел почувствовала пустоту в ладони, там, где ещё недавно грела его руку. Обернувшись, увидела вдалеке сидящий силуэт.
Дверь приоткрылась, почти втягивая в спасительный коридор, но нерасчётливая мисс только с отвращением оттолкнула её, как какого-то кошмарного монстра, моментально оказываясь рядом с Фло. Пара мгновений прошло, заполненных только загнанным дыханием и сбоящим жаром обречённости, прокатившимся по телу.
Отмахнувшись от него, Мел просто опустилась рядом с Фло на пустоту, неуверенно поджимая под себя ноги, оказываясь подвешенной в равнодушной белизне.
Сам же месье Мот только удивленно на нее покосился, едва отдышавшись:
– Убедилась? А теперь уходи. И поскорее. – Он насупился. – Я... Хм... Ну... словом, мне будет неприятно, если с тобой что-то случится, ясно? – Почти обвиняюще вдруг выпалил он с видом оправдывающегося в смертельном преступлении. Пустота удивленно качнулась, а ходики вдалеке замерли.
– Убедилась. – Мел стрельнула глазами в мгновенной попытке угадать, обидела или нет, хоть голос был вполне безжизненным.
Ходики словно бы пошли снова, но захлебнулись тиканьем от беззаботного, но несколько всё ж нервного смешка:
– А и плевать. Нет, не то что тебе... – Мел запнулась. И уже немного удивлённо, но не от открытости истины, а от того, что объяснять приходилось что-то до боли простое, вроде того, что огонь горячий, а солнце светит, произнесла: – Плевать на всё. Мы вместе. Если для этого нужна была пустота, так спасибо ей. И плевать на всё. Никуда я не пойду.
Тут Фло не выдержал и тихонько взял ее ручку.
– Ну ладно. Твое право. Только... Раз уже так... Закрой глаза. – Он нервно облизнул губы. – Пожалуйста. Ходики, как и все звуки, замерли уже вовсе и тишина вилась, казалось, по их сердечкам натянутой до предела стальной струной.
Только упрямство заставило Мел совершенно по-детски несогласно потрясти головой, и, упрямству этому благодаря, заметить (или это от поцелуя всё в глазах поплыло?) мечущуюся в панике пустоту.
Флоран только проследив ее взгляд, удивленно вскинул брови, и, тихо и невольно опалив дыханием шейку мисс, шепнул той на ушко скорее из секретности, чем из опешненности:
– Ты часом не знаешь, что это значит?
– Либо это конец, либо что-то начинается. – В лучших традициях непонятностей домашних философов, частенько зовущихся кухонными, а вообще не придавая особого значения ни происходящему в пустоте, ни своему замершему сердечку, ответила Мел.
Фло только фыркнул со странной нежностью, зачем-то нежно прижимая ее к себе и пряча непутевую мисс на своей груди.
– Нет, первую версию я отметаю. И вообще-то... Снова: закрой глаза. Прошу. – Он нахмурился до странности жалко решительно. Пустота понемногу серела.
Абсолютно не желая больше противиться, отдаваясь странному чувству неброшенности, может быть, и впервые, Мел кивнула и закрыла глаза, не боясь при этом. Странное ощущение. Только тепло.
Фло только тихо замер, спокойно наблюдая, как пустота медленно уступает место зияющей черноте, подбираясь к ним, и рассеянно путался пальцами в ее гривке, – решившись, наверное, уже незадолго – но мисс вдруг скорее ощутила горящее "I'm sorry..." у себя на губках, тут же сменившееся колкостью его усов и его же поцелуем. Месье Мот вдруг понял, что по сравнению с этим до дикости тепло отчаянным страхом испугать или обидеть падать возможно в никуда совсем не страшно.
Возможно, это было лишь совпадение, но Мел в ту же секунду ощущала себя как никогда смелой, избавившись даже от тени страха своего присутствия в чьей-то жизни.
Флоран же только, едва заставив себя отстраниться от нее, как раз вовремя сжал мисс в объятьях совершенно, прошептав все в те же губки:
– Что бы ни случилось – только не открывай глаз. – По крайней мере, это он сделал достаточно вовремя, чтобы провалится в темень с ней вместе.
Послушно зажмурившись, Мел падала, вцепившись в Фло, со стоном сквозь сжатые зубы, принятый, верно, здешними обитателями за верх непристойности, на деле же лишь мучительная попытка удержать, не отдать надвигающемуся нечто.
Фло же только и мог, что успокаивающе ткнуться своей челкой в ее гривку у виска, тем согревая оледеневшую не менее него мисс и грустно шепча что-то о том, что дно уже близко... Он не ошибся.
Правда вместо того, чтобы, отменяя все законы, все "если" и "но", разбиться об это дно и перестать быть, оба в налетевшем непонятно откуда бережно-завораживающем вальсе опустились без какого-либо вреда. Мел так и не решалась открыть глаза, только слушая дыхание рядом.
Флоран же только молча осмотрелся. Комната была старинная, как раз на восемнадцатый примерно век, с карей деревянной резной потолочной лепниной и обитыми алым гербовым сукном стенами, дубовым полом, кроватью, конторкой и небольшим столом, на котором ничего не было кроме вазочки с фруктами и серебряного кувшина с парой бокалов того же металла. Только вот странность: у комнатки не было ни дверей, ни окон - лишь четыре маленьких вентиляционных отверстия по углам под потолком. Свечи в канделябрах на столе и по стенам вспыхнули резко и для себя весьма ярко.
От неожиданной вспышки глаза распахнулись сами собой, как по команде. Вид, такой обжитый, такой непривычно-родной после белизны пустоты, манил своей безопасной уютностью и покоем. Только на первый взгляд.
– Кажется, я знаю, где мы. – Губы подозрительной мисс, во всём склонной видеть сперва дурное, а уж потом только наихудшее, твёрдо сжались.
Совсем не такой, – а в общем-то обычно безразличный ко всему окружающему его в помещениях месье сдвинул брови.
– И где же? – Флоран явно был настроен защитить ее от чего бы то ни было, заодно приобретя проблемы на собственную голову.
– На другой стороне пустоты.
Месье только недоверчиво и искоса, – не желая отрывать взгляда от ее глаз, – обвел комнату взглядом снова.
– Так.. Стоит попробовать выбраться. – Простодушно заявил он после досмотра. – Стоит? – А что ты предлагаешь? – Месье блеснул усмешкой.
– Я? Я... – Мисс только затравленно скользила взглядом по стенам, не различая в пестроте пробегающего перед глазами.
Месье только нахмурился ее потерянности. Хорошо. – Тут мисс неожиданно довелось оказаться на, как выяснилось, пуховой перине кровати. – Отдыхай пока. Есть тут, я думаю, не стоит, но поспать, пока я тебя сторожу, ты можешь вполне. – Взгляд месье отчего-то был извиняющимся и нежным.
– Нет, нет. Надо выбираться, надо отсюда... – под своё ж невнятное до безумности бормотание Мел забилась в угол кровати, тревожно впившись взглядом в пространство.
Флоран только грустно тряхнул челкой.
– Если честно... не думаю, что мы отсюда выберемся. Но поспать надо в любом случае... – Месье мягко сжал руку мисс. – Только не бойся.
– Я не боюсь, с чего ты взял? Тут даже уютно, да. Вполне. – Прошелестела Мел в угол. – Ты тоже спать собрался? – Вдруг с резким поворотом.
– Нет... И.. Мне так показалось. – Месье аккуратно обнял ее плечики, влезая на кровать следом.
– Зря. Не такая я трусиха. – Мел подняла глаза. – Прости, что из-за меня так вышло. Это паршиво, сидеть в клетке. Тем более тебе, да?
Он только вскинул брови.
– Отчего тем более мне? И причем тут ты? Нас сюда пригласили всех без особого разбора... – Месье совсем уж накрепко обнял мисс.
– Но ты думаешь, что тебя я. И потому тебе, потому что я знаю... – Невелеричивая мисс на секунду умолкла, сморгнув устало воду из глаз, чтобы продолжить еле различимым, но гораздо более уверенным шёпотом: – Я не выберусь, может, но я хочу помочь тебе. Только не знаю, как.
Месье Мот только тихо вздохнул.
– Ты никогда бы не решилась, и я это знал. – Он тихо и робко погладил ее по голове. – Ты выберешься. В любом случае... – Зачем-то целуя каждую из ее слезок, пробормотал. – Только не плачь. – Месье неловко растянулся с нею рядом, совсем уж прижимая мадемуазель к себе.
– Но я обманула, сказала бы, что приглашение не от меня, и ты бы не пошёл. Мне так хотелось, чтобы ты знал. – Мел только положила голову ему на плечо, понимая, что больше плакать не в состоянии, да и просто преступно. – Ты не говори только, что мы не сможем, иначе я поверю и... это же очень страшно и плохо? То, что я не хочу ниоткуда бежать, если ты рядом? Даже из клетки, из красивой клетки. Её просто нет.
– Это не плохо. Это только странно... – Шептал месье, все путаясь пальцами в ее гриве. – Понимаешь... От меня все хотят сбежать, всегда – на свободе или в клетке. – Он горько усмехнулся. – А ты нет. И это только немного страшно, потому что тепло... А я про тепло раньше только слышал. – Фло грустно хихикнул. – Я даже не могу тебе врать. И это... Волшебно.
– Правда? А я даже думать не могу, мне просто странно хорошо, когда ты рядом. Смешно, им пришлось запереть нас, чтобы мы поняли. – Грустная, но вовсе не горькая улыбка чуть трогает губы.
Просто иначе нас бы отобрала друг у друга суета. – Он нежно и грустно хмурится. – А теперь мы можем быть вместе сколько хотим. Это и есть ирония, подозреваю. – Усмешка была ироничной и ядовитой.
– Или подарок. – Мел улыбалась почти безмятежно. Но, вдруг, нахмурясь чему-то внутри себя, обернулась, так смешно сердясь глазами. – Я бы так сказала, если бы эти сволочи не отняли то, без чего невозможно тебе – свободу. Ненавижу их!
И тут же, то ли испугавшись своей вспышки, то ли не в силах с ней справиться, так по-детски упрямо потупилась.
Фло только улыбково опустил глаза, почти шепнув в ответ:
– А на кой черт мне свобода без тебя? Разве что отравиться... – Робко беря ее руку и тихо упираясь лбом в лобик мисс.
– Отравиться и тут можно, полагаю. – Мел нервно скривила дрожащие ещё бешенством губы. – Но вот ты только скажи мне одно, ты не жалеешь о том, что лишился её?
Он только странно и почти дико на нее покосился в ответ.
– Я не умею жалеть. По крайней мере, о чем-то. – Месье усмехнулся, тут же поникнув. – Прости.
– Не извиняйся. И тогда давай просто быть, плевать на клетки, они же созданы отнимать что-то, но у нас никого не отобрали.
Внезапно лёгкий вальсок, тот, что так безболезненно оказал пленникам (но пленникам ли?) услугу мягкой посадки при их столь безрассудном падении, вновь заиграл. Или это только показалось Мел? Она, замирая сердечком (как непохоже было это замирание на все прошлые!) обняла Фло, настолько крепко, насколько это было возможно, чуть покачивая в ритм того вальсика, успокаивая, а, может, танцуя.
Месье же только от этого замер, грустно ткнувшись носом ей в ямочку меж ключиц – совсем не пошло, но даже как-то мальчишески обиженно сопя.
– И все же прости. Со мной вечно слишком много хлопот... Но тебе правда стоит поспать. – Он нежно провел большим пальцем по теням у нее под глазами.
Мел покачала головой:
– Не говори глупостей, каких ещё хлопот? И спать... Я не могу тут. И не хочу, вдруг проснусь, а...
–...А что? – Он непонимающе насупился. И... необязательно тут. – Месье вдруг резко задернул гобелен, оставляя себя и ее в кромешном полумраке. – Можно просто в темноте.
– Нет, ничего, глупости. – Голос, слегка удивлённый таким простым решением. Не противясь больше мягкой, впрочем, вполне решительной и решающей воле рук, Мел откинулась на кровать, чуя, как запах сигарет мешается с мраком из-под прикрытых век.
Сам же Флоран только почти горделиво, хоть и просто облегченно за нее хмыкнул, растянувшись рядом и только сжимая ее руку, шепча что-то неразборчивое, в чем могло неверно, как мрак, отгадаться "Сладких снов..."
Сил на звуки уже не осталось. Неожиданно крепкое от почти спящей пожатие руки было ему ответом.
да, трагедия с мистикой - ваш жанр, это точно!
За это время мы с замечательным Автором дописали сию вещь. Для затравки пока первые две главы. 