| PaulineF | Дата: Четверг, 30.01.2014, 17:14 | Сообщение # 1 |
 Статьи и интервью
Группа: Помощник модератора
Сообщений: 1135
Статус: Offline
| >>>Оригинал<<<
Интервью с Ги Сент-Онжем
Русская публика уже не раз встречалась с Ги Сент-Онжем, дирижером из Квебека. Он принимал участие в "Notre Dame de Paris Le Concert" (концертная версия мюзикла с участием всего звездного состава мюзикла), в "Mozart L'Opera Rock Le Concert" и он же работал с симфоническими оркестрами во время рождественских концертов Брюно Пельтье в России и Украине. Стоит отметить, что аранжировки для оркестра к концертам по мотивам мюзиклов создавал тоже Ги Сент-Онж.
Однако, даже любопытным о Ги известно немногое, а широкой публике – практически ничего. Мы готовились, по сути, с нуля познакомиться с этим замечательным музыкантом, утопая в куче вопросов. Пора представить его и вам.
Итак, мы встретились с Ги Сент-Онжем поздним вечером после концерта и начали беседу с «темы дня». Дирижер в это время ужинал, но не стал откладывать встречу.
- Неужели я ем перед вами? Это отвратительно. Простите, но я очень голоден. Я много танцую во время спектакля. Я хочу взять энергию от оркестра. Они сидят, поэтому им легко немного расслабиться, а я этого не хочу. Я хочу, чтобы они были напряжены. Сегодня я вдруг осознал, что иногда дирижировал со сжатыми кулаками. И я опомнился и подумал: «Что я делаю?» Но этот порыв сработал. Это были такие эмоции...
- Вы выступаете с одной и той же программой несколько раз подряд в разных городах, а порой в одном и том же, как сейчас в Москве. Является ли для Вас каждый концерт чем-то новым, или все они одинаковые?
- Это каждый раз новый концерт. Мы подстраиваемся под зрительный зал, и звук всегда разный. Сегодня, например, я очень много «играл » с оркестром, я пытался сделать то, чего обычно не делаю. Было очень динамично и живо. Не знаю, насколько Вы это почувствовали. Для меня это было очень сильно. Когда я на своем месте, у меня пять тысяч человек за спиной и сто передо мной. Я дирижирую, и это такая энергия, такое напряжение внутри меня! Это необыкновенно!
- Какова ваша формула удавшегося концерта?
- Удавшийся концерт – это когда люди в зале счастливы. Если они и плакали, и смеялись, если они тронуты, они счастливы. Иногда смотришь фильм – и плачешь. И потом выходишь из кинотеатра – и тебе хорошо. Иногда смотришь фильм и смеешься. Выходишь – и тебе тоже хорошо. В музыке то же самое. Нужно тронуть зрителя. Вот для меня это удавшийся концерт.
- Многие артисты говорят, что выступление зависит, в том числе, от реакции зала. Вы стоите спиной к зрителям. Чувствуете ли вы реакцию публики?
- Я чувствую публику, и публика дает мне много любви. Они дают много любви артистам, и я тоже ее чувствую.
- Меняет ли реакция публики что-то лично для вас?
- Она не дает мне энергию, чтобы сыграть лучше. Во всяком случае, не мне. Возможно, артисту, который поет на авансцене и взаимодействует с залом, но мне. Публика дает мне внутренний свет. Мне не нужно на них смотреть. Я просто чувствую. Я стараюсь передать этот свет людям из оркестра, и они возвращают его мне. И то, что происходит – совершенно восхитительно. И у меня самая прекрасная в мире профессия – правда.
- Вы уже неоднократно выступали в России, Украине, Франции и, конечно, в Квебеке. Заметили ли вы какую-то разницу между публикой в разных странах?
- Думаю, девушки красивее в России (смеется).
- Вопрос, конечно, о публике в целом.
- Да знаю я. Французская публика немного более «аристократичная», и до них сложно достучаться, чтобы они явно выражали свой восторг. Нет, им очень нравится, просто они более…
- Сдержанные?
- Да. Вы во многом люди сердца. Это невероятно. Когда вам что-то нравится, вы сразу же это показываете. И это прекрасный подарок. И в Квебеке мы такие же. Мы любим людей.
- Вы работали с тремя разными оркестрами: киевским, московским и питерским. Чем они отличаются для вас как для дирижера? Какой оркестр понравился больше?
- Мой любимый оркестр – киевский. Они мои друзья, настоящие друзья, я их очень люблю, и мы очень близки. Питерский оркестр был хорош, а московский – очень хорош. Это очень-очень-очень хороший оркестр, и мне он понравился.
- Расскажите, как вы начинали работать с киевским оркестром. Как быстро вы нашли общий язык?
- Проблема, с которой я столкнулся в самом начале, была не в языковом барьере. Я человек очень простой, сами видите. Когда я приехал первый раз, музыкальный директор, директор оркестра пришел ко мне и назвал меня «Маэстро». А я ответил: «Нет-нет-нет, я простой музыкант, как и вы». Музыканты вели себя очень скромно, они на меня не смотрели. И я начал с ними разговаривать, шутить, играл им джаз на пианино, искал подход к каждому человеку. И мы спокойно стали друзьями. А вначале было вот это «Маэстро!» – в этом не было ничего хорошего. Но теперь все иначе, и я их хорошо знаю.
- Что такое для вас работа с оркестром? Как вы пишете музыку для него?
- Для меня оркестр – это быть художником. Допустим, вы просите меня нарисовать что-то для вас. Вы даете мне холст, кисть, и краски – желтую и синюю. И я пробую выразить себя при помощи желтого и синего. Для меня как музыканта – это если бы вы дали мне только фортепиано и басс. Если вы даете мне все цвета, то это оркестр. Оркестр – это как палитра. Нет ничего более романтичного, чем гобой в окружении струнных или валторны в сопровождении виолончелей. Для меня это – ах! – и нет ничего сильнее, ничего более пугающего, ничего более нежного. И вот у меня есть все цвета, и я могу «рисовать» музыку.
Когда я пишу для оркестра, я слышу мелодию в голове. Это легко, если у тебя есть холст и все цвета. Вот белый лист, но вы не начнете, не представляя, что вы собираетесь создать. Когда вы рисуете, вы сначала представляете то, что рисуете. Например, мой друг просит меня нарисовать, допустим, сверхзвуковой самолет «Конкорд». Я беру ручку и рисую «Конкорд». И друг спрашивает: «Откуда ты знаешь, как нарисовать «Конкорд»?, а я говорю: «Раньше я не знал как, но я смотрю на чистый лист, и через две секунды я вижу его». Если я захочу нарисовать вас, я посмотрю на вас, потом на лист бумаги, я вижу вас и могу нарисовать.
Музыка – это то же самое. Вы перед чистой страницей, вы закрываете глаза, и вы слышите симфонический оркестр во всех цветах. И все, что вам нужно делать – это писать – так же, как рисовать. Вы будто представляете картину: здесь вы хотите, например, цветы, а здесь это, и здесь то... Я вижу эту картину и пишу ее. Это не сложно. Это импровизация.
Разумеется, в основе моей работы лежит мое представление о том, как это должно выглядеть или звучать. Скажем, у меня есть песня «Vivre» (Прим. – Песня из мюзикла Notre Dame de Paris). Представим, что это предмет, который я собираюсь нарисовать. Сначала я представляю себе все цвета, а потом начинаю работать. Так же и с аранжировками. Музыка – это то, что я слышу в своей голове, но мне также необходима моя техника и знания, ведь в реальности все не совсем так, как я себе представляю. Только представьте, сколько удовольствия я получаю, когда начинаю работать над аранжировкой! Пробую, потом смотрю, хорошо ли получается, снова пробую... Здорово, когда можно работать вот так.
И я не могу не поделиться: все артисты Notre Dame de Paris плакали, когда впервые услышали мои аранжировки. Они все плакали! И я был счастлив.
- С кем из артистов вы хотели бы записать диск или альбом? Например, из тех исполнителей, которые принимают участие в мюзиклах Notre Dame de Paris и Mozart: l’Opéra Rock?
- В Квебеке у меня есть студия, где я работаю и записываю много дисков. Обычно я работаю с одним певцом или одной певицей. Но я сделал аранжировки для нескольких мюзиклов. Например, «Дон Жуан» и «Шахерезада».
Обычно я работаю с одним человеком. И больше всего я хотел бы записать диск с Микеланджело (Прим. – Микеланджело Локонте, исполнитель роли Моцарта в мюзикле Mozart, l'opéra rock). Я считаю, что он великий артист. Не просто певец, именно артист. Он дает публике невероятную энергию.
Мы как-то обедали и говорили об искусстве, о Пикассо, о скульптуре. Он очень умен. И я хотел бы с ним поработать. Если бы я решил создать очень большой мюзикл, я бы попросил Микеланджело поучаствовать. Я думаю, что он очень крут.
- Вы уже обсуждали с Микеланджело возможные совместные проекты?
Да, но у нас не было времени обговорить какие-то детали. Он весьма заинтересован в совместном создании музыки, и однажды мы это сделаем. Я надеюсь.
Еще один интересный артист – Солаль. Я считаю, что он поет необыкновенным образом. У него очень-очень мощный голос, и когда он поет, действительно чувствуется его сила. Я такое очень люблю.
Знаете, в Квебеке у нас есть Селин Дион, Изабель Буле, Люс Дюфо, это певицы, которые ПОЮТ мощно. Во Франции всё совсем не так. Французские певицы чаще всего поют тоненькими голосками или шепчут, а я больше люблю тех, в которых чувствуется сила. Люблю женщин с характером. То же самое с голосом. Нужно что-то чувствовать в голосе. Вот такую силу я чувствую в Солале. Я хотел бы записать диск с Солалем, потому что в его голосе есть мощь, это не просто сильный голос. Это эмоциональная мощь.
- Если выбирать из артистов "Notre Dame de Paris"?
- Буду честен: больше всего меня трогает Даниэль. У него не такой сильный голос как у Брюно – Брюно на втором месте. У Даниэля нет такой мощи. Хотя когда он поет «je t’aime», в его голосе есть что-то очень сильное, я это чувствую. Не забывай, что я к ним спиной, я их не вижу. Я дирижирую, я их слушаю, и я стараюсь подстроиться под их манеру исполнения. Если песня – это женщина, я хочу, чтобы она была самой красивой в мире. Но иногда она двигается немного по-другому, и мне нужно подгонять платье. Даниэль начинает петь, и я вижу, что он вкладывает больше эмоций, и я стараюсь получить еще больше от оркестра. Я получаю много эмоций от Даниэля.
Если говорить о Брюно… У него необыкновенный голос. Я всё больше и больше открываю для себя Брюно Пельтье. И я его обожаю. В его голосе много нюансов, и чем он старше, тем лучше становится. Он как хорошее вино.
Патрик (Фьори) в "Notre Dame de Paris" – это совершенно то же самое, что Флоран Мот в "Mozart, l’opéra rock". Малыш Флоран – красивый мальчик. Он очень хорошо поет, он красив, пользуется своим обаянием. Патрик Фьори – такой же. Но, например, Даниэль – это настоящие эмоции. Солаль – тоже. Если я дирижирую с закрытыми глазами – с Даниэлем, с Солалем, с Микеланджело, с Брюно – я чувствую музыку больше всего. Но остальные очень-очень-очень хороши. Они все восхитительны.
- Почему вы стали дирижером? Вы из музыкальной семьи? Как вы поняли, что музыка – ваше призвание?
- Нет, я совсем не из музыкальной семьи. Мне было 10 лет, когда родители купили дом. В подвале дома было пианино. Предыдущие хозяева не смогли его забрать, так как они закончили ремонт в подвале и отделали его деревом. И они оставили пианино нам. Я начал играть, и после этого я совершено помешался. И с тех пор никогда не переставал заниматься музыкой. Я начал играть в десять лет – и я всё ещё «играю». Для меня ничего не изменилось. Это подарок судьбы. И я все еще не начал работать, я только развлекаюсь. Это правда, – ужасно это признавать. Я знаю стольких людей, для которых это тяжелый труд: они ходят в школу, учатся, тяжело работают. А для меня это было как «О! У меня хороший слух. О! Это легко!» С тех пор ничего не изменилось. Мне очень-очень повезло.
Я обожаю свою работу. Это лучшая работа в мире – дарить людям радость с помощью своего дара. Музыкальный дар – это именно дар. Я его не просил. Я просто понял, что у меня хороший слух. Ладно, спасибо, кто бы мне его ни дал (смотрит вверх), спасибо тебе. Я пользуюсь этим даром, и это здорово.
- И Вам всегда было легко?
Да, всегда. Я не учился в музыкальной школе, я самоучка. Я учился в своем ритме, покупал симфонические партитуры, я смотрел на них, слушал. Я обводил то, что мне нравилось, смотрел, как композитор это делал. Вот так я и выучился. Все было очень просто для меня, потому что я был сам себе учитель.
- Какое ваше самое большое профессиональное достижение?
- Мои дети.
- Ваши дети тоже будут музыкантами?
Не знаю. Им хорошо дается музыка, у них хороший слух, но я не знаю. Они очень чувствительные артисты. Боже мой! Прямо как я. Но я не знаю, займутся ли они музыкой.
- Как происходит работа над аранжировками?
- Я чувствую себя как кутюрье. Представим, что песня – это красивая женщина. Моя работа в том, чтобы одеть её как можно прекраснее. Я сделаю для нее самое красивое платье. Если она выглядит как цыганка, я сделаю ей цыганское платье, если она выглядит как принцесса, я сделаю ей роскошное платье. Моя работа в том, чтобы «одеть» на каждую песню красивую «одежду». Именно это мне нравится, потому что в этом много творчества. Я могу быть креативным, но при этом я ограничен – я не могу поменять слова и не особо могу менять музыку. Но я могу поменять вступление, я могу решить, будет аккомпанемент состоять из клавесина или из пятидесяти скрипок, могу решить, что использовать – кларнет и трубу. В той области, где я работаю, на самом деле много творчества. Гораздо больше – чем если бы я был на месте певца. При условии, что я хочу творить, мне гораздо больше нравится быть здесь – за спиной артиста. Я весьма доволен тем, что неизвестен.
- Когда вы создаете аранжировку, думаете ли вы о том, что хотел передать композитор?
Скорее меня трогают слова. Возьмем, например "Être prêtre et aimer une femme" (Пер. – «Быть священником и любить женщину») в Notre Dame de Paris. Фролло мучается, потому что он священник, но его привлекают женщины. В тексте он говорит, что в молодости чувствовал влечение к ним. И музыка в этом месте звучит мощно, напряжение нарастает. Я следую за словами, они меня направляют. И когда он поет «oh, être prêtre et aimer une femme» – это нежно, это романтично, а после – опять мощно. Это его внутренняя борьба. Вот это мне нравится. Я смотрю на женщину и шью ей платье.
- Какие еще песни трогают вас?
- Иногда музыка очень простая, но текст великолепен! Знаете, «I just called to say I love you, I just called to say how much I care» – это красиво, но, Боже, Стиви, можно написать великолепную музыку. Если вернутся к аналогиям: ты видишь женщину и не чувствуешь к ней ничего особенного, я имею в виду физически, а потом ты говоришь с ней и думаешь: «Боже, она потрясающая!». Так же с музыкой и текстом. Музыка – это «Вау, какая красивая девушка!», а текст – «О, она такая умная и забавная!». Вот что такое песня! Иногда музыка красива, но слова такие глупые. Вы знаете, редко встречается прекрасная музыка и совершенный текст. «Vivre» в Notre Dame de Paris – это очень красивая песня, невероятно красивая. Послушайте! Я пою как лошадь, как корова, но представьте: «Vivre pour celui qu’on aime» (Пер. – «Жить для того, кого любишь»). Вау! Жить для кого-то, кого вы любите. Вы живете для этого человека. И музыка бесподобна! Когда я дирижировал, я слушал скрипки, я слушал флейты – и спрашивал себя: «Это восхитительная песня – это я сделал?!»
Знаете, что случилось со мной во время концерта? – Я впал в транс. У меня был транс во время песни «Vivre». Я дирижировал оркестром и чувствовал себя отлично, и людям нравилось, и Элен была очень хороша, и, знаете, есть такой момент, когда я жду ее «Vivre» – и начинается музыка. И я смотрел на нее, а потом закрыл глаза, немного расслабился, вступила музыка, и я почувствовал, как будто попал в другое измерение. Такое состояние, когда вы полностью теряете контроль над собой. У меня была улыбка на лице, и я был в таком состоянии! После концерта я сказал Элен: «Элен, спасибо, ты погрузила меня в транс, я был на небесах». А две девушки-ассистентки спросили: «Что случилось?», – и я ответил: «Во время одной песни у меня был момент невероятных эмоций!», – и они спросили: «Это было на «Vivre»? Мы почувствовали!» Это было для меня открытием. Это значит, что музыка достаточно сильная, она проходит и затрагивает сердца людей, это было потрясающе.
Если я возьму микроскоп за сотню долларов, маленький, и посмотрю на Вашу руку через микроскоп, я увижу просто кожу. Если я возьму микроскоп за тысячу долларов и посмотрю на ту же руку, я увижу поры на коже. Если я возьму микроскоп за сотню тысяч долларов, я увижу более глубокие детали. Если я возьму микроскоп за миллион, я увижу ваши клетки, я увижу молекулы, а если я возьму микроскоп за миллиард, что я увижу? Я увижу просто энергию. Электроны, нейтроны, атомы... – это энергия. Вы – это только энергия, а это значит – вибрация. Вы просто сгусток вибраций. Если я сделаю то же самое с собой, я приду к тому же выводу. Нет ничего, есть только энергия. Мы одно и то же. Вы одно и то же. Если мы все энергия, и, значит, вибрация – что тогда музыка? Музыка – это тоже вибрация. Вот струна, и если вы ее не тронете, вы ничего не услышите. Но стоит ее тронуть, и она начинает вибрировать, и вы слышите. С одной стороны – вы, вибрации, и вдруг вас касается другая вибрация. Она называется музыкой, и она может затронуть вас.
Я почувствовал это. Я помню, как услышал Vi-i-ivre, и почувствовал, что я одно целое с музыкой. Тогда я действительно понял, что музыка во мне сделана из того же, и можно сказать, что и любовь, и свет, и все вокруг. Я верю, что мы все едины, наши души едины. Знаете, одно дело сказать – вот что я чувствую в жизни; но другое дело – прочувствовать это, знать это, потому что у тебя был такой опыт – это потрясающее ощущение! Когда музыка звучит, и то, что она поет, становится частью тебя. Я не знаю, чувствовал ли свое тело в тот момент. Я просто ощущал себя в музыке. Я мог бы упасть, мог потерять сознание. Это была чистая любовь, чистая энергия.
- Если отвлечься от мюзиклов, есть ли у вас самая любимая квебекская песня?Единственной нет. Есть очень красивые квебекские песни, но нет одной, которая бы настолько меня тронула, чтобы затмить все остальные. Но есть кое-что другое. Это ирландская мелодия, которая называется «Danny boy». «Danny boy», даже просто сыгранная на пианино, доводит меня до слез. Не знаю, почему. Это ирландская народная песня, и она такая красивая! Очень-очень красивая.
- Есть ли у вас любимый композитор?
Мой любимый композитор на все времена – это Стравинский. Дома, в Монреале, перед моим рабочим столом, где я пишу музыку, висит в рамке его подлинный автограф 1933 года. Когда я пишу и устаю, я смотрю на него – и продолжаю. Стравинский был как ребенок, который хотел все попробовать в музыке. Для него не было границ. И я испытываю большое уважение к тому, что он делал. Это был великий музыкант.
- Как Вы относитесь к современной музыке? Какой путь у музыки будущего?
- Музыка последовала теми же путями, что и другие искусства. Живопись, скульптура – всё постоянно развивается. Сегодня находят красоту в том, что 100 лет назад казалось смешным и уродливым, а теперь это хорошо. В музыке хотят разрушить традиции: придать больше, либо, наоборот, меньше мелодичности, которая присуща классике. Решили создать новые стили. Много смешивают с классической музыкой, создают стиль, меняют гармонию, добавляют диссонансы и выворачивают всё наизнанку, чтобы уйти от прошлого, пытаются её урезать, чтобы сделать современной. С одной стороны, это хорошо. Но я думаю иначе. Я считаю, что современная музыка потеряла связь с Великой Музыкой, большой Музыкой, с большой буквы М. Она ведь нематериальна, неуловима, она как воздух, как вода. Чтобы музыка действительно тронула человека, в ней должно многое соединиться.
Если вдруг я не слушаю музыку в течение 2 дней, я могу хранить ее внутри себя. Музыка для меня – это дар. Если говорить о современной музыке, я стараюсь относиться к новшествам с пониманием, но у всего есть предел.
С другой стороны, Стравинский в 1913 году был скандальным! «Весна священная» - это балет, который зрители не приняли. Тогда его считали ужасным, а сейчас говорят, что он гениален. Это не была развлекательная музыка. Тогда это считали неприемлемым, а сейчас – ценится во всем мире. Это шедевр!
Когда мы обедали с Микеланджело Локонте, он рассказал мне о книге про Пикассо. Поначалу Пикассо рисовал хорошие пейзажи, рисовал натюрморты, и они ему хорошо удавались. Его работы были как у Моне и всем нравились. И тут Пикассо решил перейти к кубизму. И все его друзья говорили: «Что это такое? Зачем ты это делаешь? Ты можешь стать великим художником! Ты же всё испортишь!» И он им ответил: «Я хочу рисовать так, как видит Бог. Я буду рисовать, как если бы Бог смотрел мной, моими глазами. Когда я рисую лицо – я смотрю на это лицо с разных сторон, вижу его под разными углами. И всё это я стараюсь запечатлеть на полотне, со всех сторон».
Я никогда не читал такого о Пикассо, но когда Микеланджело рассказал мне об этом, я подумал: «Вау! Я могу творить нечто подобное через музыку! Я могу попытаться сделать то же самое со звуком, попробовать дать почувствовать в ней и грусть, и радость, и страсть одновременно. Знаете, иногда бывает, что люди плачут от ярких эмоций. Я бы хотел, чтобы люди плакали от эмоций, которые они чувствуют, слушая мою музыку. Возможно, это та цель, которую я ставлю перед собой в жизни.
- Если вы напишите полностью свое произведение, например, мюзикл, то каким будет сюжет?- Что мне хотелось бы сделать – очень хотелось бы – написать большое симфоническое произведение с хором и попросить какого-нибудь поэта написать самую прекрасную в мире фразу, в которой бы говорилось, что мы все едины, что мы все похожи, что мы все – один и тот же свет. И если бы я нашел эту совершенную фразу, я попросил бы перевести ее на сорок языков и написал бы длинное симфоническое произведение, и эта фраза бы повторялась, и это было бы прекрасно. И люди, которые бы ее слушали, чувствовали бы что-то такое невероятное. Но никто не пошел бы это смотреть, потому что это было бы неинтересно, но я хотел бы написать такое произведение.
- Как «love, amour, amore» у Брюно Пельтье?
- Нет, я понимаю, о чем Вы, но нет. Есть альбом под названием «The Prayer» Аланис Морисетт. Это как грандиозная молитва с вокалом и симфоническим оркестром. И это великолепно. Я плачу. Я не настоящий мужчина.
- У вас есть «музыкальная мечта»?
- Я хочу сделать концерт со своими друзьями. Только представьте: у меня много друзей в Квебеке, с которыми я работал, много друзей во Франции, и я бы сделал концерт с участием 20 моих друзей. Я бы пригласил всех своих любимых певцов, и они бы пели мои песни, мои аранжировки. Вот об этом я мечтаю, потому что тогда на сцене было бы много любви.
- Вернемся к мюзиклам. Вы знаете мюзикл Брюно Пельтье «Дракула: между любовью и смертью» (Dracula: entre l’amour et la mort). Если бы вы работали с ним, что бы вы изменили?
- Во-первых, я бы ничего не стал добавлять ничего к «Дракуле», потому что я знаю композитора и аранжировщика. Представьте: он мой друг, и я собираюсь купить платье его жене. Упс! Понимаете? Он слишком близок мне. И поскольку он тоже композитор и аранжировщик, я бы сделал по-другому. Например, если бы я посмотрел на его жену, я бы увидел в ней что-то, что он не видит. Я бы заметил то, о чем он забыл или на что по-настоящему не смотрел. Я бы обращался с ней иначе. Как музыканту, мне бы это не понравилось. Мы слишком близки, а он очень хороший музыкант, и я ему не нужен. Он сам знает, как одевать свою жену.
- А если бы Вас пригласили работать с мюзиклом “Дракула” только в качестве дирижера?
- Я бы отказался, потому что композитор сам дирижер. Знаете, Симон Леклерк (Прим. - Автор музыки к мюзиклу "Дракуле") делает то же, что и я. Это тоже самое, если я спрошу, не одолжит ли он мне свою жену. Понимаете, например, все аранжировки в Notre Dame de Paris, которые вы слышали на концерте, - мои, их написал я. Все аранжировки в Mozart - их написал я, кроме тех кусочков, которые написал сам Моцарт. Я только добавил несколько оттенков для забавы. Но для Concert de Noel (Прим. - Рождественский концерт с симфоническим оркестром), рождественского концерта Брюно - аранжировки делал не я, а Симон. Они очень-очень хороши. Я работал только с песней «Свечи».
- Тогда почему Симон не приехал?
- Потому что Борис (Прим. - Борис Орлов, один из продюсеров и организаторов концерта Брюно Пельтье в России) платил за шоу, а ему нравится работать со мной. Но я разговаривал с Симоном и сказал, что его аранжировки прекрасны, и он сказал: «Спасибо большое!» Он бы хотел приехать, но такова жизнь.
- Во время концерта Noel мы заметили, что "Miserere" звучала несколько странно. Вы помните, в чем было дело?
- На концерте всякое может случится, особенно если вы репетировали совсем немного. О, я вспомнил! Там была проблема с аранжировкой. Возможно, когда Симон ее писал, он писал ее по-своему, и у меня была его версия. Но после они с Брюно что-то изменили. И Брюно привык к новой версии. Когда я получил эти ноты, это была первая версия. А на репетиции у нас не было времени, я дирижировал, и ничего не получалось. Хорошо, может быть, дело во мне, и я сделал иначе, но ничего не получилось. Брюно сказал: «Этого не должно быть», но он не знал, как это точно выразить в музыкальных терминах, он сказал: «Это не то. Это не достаточно длинно». И я посмотрел на ноты и сказал: «Давай попробуем еще». Попробовали еще, но не получилось. Что-то было не так с нотами. На репетиции он следовал за мной, но на концерте забыл об этом. Он пел свою новую аранжировку, а я дирижировал по старой. И я был здесь, а он был там. Но потом мы наконец нашлись. Такое случается. Но я знаю, что была проблема в нотах.
- Вы всё время сравниваете платья и музыку. Если бы вы не стали музыкантом, то стали бы кутюрье?
- Нет-нет. Я говорю о том, что красивая женщина красива и одетой, и обнаженной. Моя работа - попробовать разные варианты, и это очень претенциозно по-своему. Допустим, мы плывем на корабле, у нас круиз, и, допустим, я должен одеть ее, чтобы она была самой красивой и чтобы каждый мужчина оборчивался вот так: «О Боже!». Итак, если у нас круиз, то я создам платье, которое прекрасно подойдет для круиза, для лета. Вот что я пытаюсь объяснить: песня, если она для симфонического оркестра, для концерта на открытом воздухе или для джаз-фестиваля - это просто возможность сменить стиль одежды. Для той же женщины - то есть для той же песни. Я часто использую это сравнение с женщиной и одеждой, потому что для меня красивая песня - это как красивая женщина, и для меня нет ничего более прекрасного. Если бы я был геем, то я бы сказал «красивый мужчина», но я предпочитаю женщин. Такое сравнение очень интересно. Если песня хорошая, вы можете менять аранжировки, и всегда будет выходить отлично. Допустим, "Yesterday" The Beatles, была записана, я думаю, тысячу раз в разных аранжировках, и, значит, это прекрасная песня. Потому что если песня плохая, то у нее будет 2-3 аранжировки, а потом она умрет. А если она прекрасна, то ее можно исполнить на гитаре, на банджо, сыграть сольно на пианино, можно сыграть на виолончели, на чем угодно, и она будет красивой, если хорошо написана, понимаете? Так же и с женщиной. Красивая женщина, даже если вы оденете на нее плохую одежду, старую, она все равно будет красивой. Так что если песня хорошо написана и аранжировка хороша - она прекрасна. Всегда.
- Вы хотели бы приехать в Россию с каким-нибудь другим проектом? Например, с джазовым, вместе с вашей женой?
- На самом-то деле люди меня здесь не знают. Вы мне до этого говорили: «Вы известный дирижер» - да нет же. Вы меня здесь часто видели, потому что я работал для Notre Dame de Paris Le Concert, Mozart L'Opera Rock Le Concert и во время рождественского концерта Брюно.
- Да, к сожалению, в России плохо знают музыкантов из Квебека.
- Вот именно. Если я приеду со своим концертом, люди не придут, они меня не знают. Те, кто меня знают, те, кто видели Моцарта, те, кто видели Нотр Дам, если им понравилось, что я делаю, возможно, они придут посмотреть, но это всё. Я не очень популярен. И это для меня идеально. Мне больше нравится быть таким, какой я есть. Я не хочу быть известным. Мне больше нравится быть за известными людьми, так я могу лучше выразить себя.
Я стараюсь оставаться на связи с теми, кто знает меня в социальных сетях. Я использую фейсбук, чтобы показать, какое шоу мы делаем и ту любовь, которая окружает это шоу тем, кого я знаю. Но чаще с его помощью я пытаюсь изменить мир, это нормально, понимаете... Я не знаю, что сказать. Есть столько всего, что бы мне хотелось сказать сейчас, но...
Понимаете, общество сейчас, правительство, банки и денежная система и прочие — все, чего они хотят — это чтобы мы были закрытыми, с закрытым сознанием, со спрятанными вибрациями, закрытыми в искусстве, чтобы они могли манипулировать, решать, что делать с нами, решать «Вы не сделаете этого, вы не сделаете того, и если вы не думаете как я...» Если мы останемся открытыми, они не смогут этого сделать. И я вижу, что люди здесь действительно открыты, потому что... вы знаете...
- Не все могут открыться.
- Я знаю, да, я знаю. Поэтому я использую фейсбук чтобы много говорить об этом, я говорил примерно раз в неделю «Мы едины. Мы едины». Да, мы едины.
С Ги Сент-Онжем беседовали:
Елена Амбалова
Екатерина Суркова
Юлия Тихонова
Марина Бродецкая
Елена Стихеева
It was never enough that I gave to you,
All of the horror that you've put me through.
How can I make up my mind this time?
This is where I will draw the line.
|
| |
| |
